Воспоминания - Аристарх Васильевич Лентулов
Аристарх Лентулов
воспоминания
Мне было два года, когда мой отец умер[3] и я остался на попечении матери, зарабатывавшей с трудом на пропитание четырех детей после смерти мужа.
Начальное образование я получил в духовном училище[4], но любовь к рисованию и страсть к выклейке различных макетов, которой я занимался вместе со своим братом, настолько заполняли нас, что вопрос о моей будущей духовной карьере был уже тогда предрешен. В это время в Пензе открывалась рисовальная школа имени Селивёрстова[5], большое красивое здание, расположенное против городского сада с просторными мастерскими залами и небольшой картинной галереей. Я, не раздумывая долго, поступил в эту школу в 1895 году, и она сыграла большую роль в моей судьбе. Я смело могу сказать, что если бы школа не открылась, меня бы не существовало как художника. Я думаю и убежден, что легенда, будто все большие художники, раз родились с талантом, то из них непременно выйдет художник, — не верна. Конечно, тому, чтобы стать художником, предшествует целый ряд сложностей и случайных обстоятельств, и мало ли у нас на Руси гибло и гибнет талантов, не имеющих возможности их развить и проявить, и мы не знаем, какие бы еще могли быть художники, если бы побольше было таких школ на местах, как пензенская, казанская, одесская, киевская и т. д.
В Пензенской рисовальной школе в то время преподавал известный художник К. А. Савицкий, автор «Проводов на войну», «Ремонта железной дороги», «Встречи иконы». Человек он был высокоодаренный, и его руководство поставило рисовальную школу на очень высокую ступень. Из преподавателей были Грандковский, скульптор барон Клодт.
Все это, однако, не помешало в 1898 или 1899 году двум старшим классам — натурному и фигурному — выйти из школы. Причиной тому стало несогласие учеников с темами по классу композиции, которые как метод преподавания проводились директором Савицким. В конфликте, несмотря на общую симпатию и любовь к Савицкому, ни та, ни другая сторона не хотели идти на уступки, в результате чего всем «протестантам» пришлось покинуть школу.
К этим группам присоединился и я (хотя еще не состоял ни в фигурном, ни в натурном) отчасти из общего революционного подъема, отчасти от того, что все лучшие ученики, с которыми я был в тесной дружбе, оказались в числе «восставших». Это были Карев, Фалилеев, Смирнов, Даньшин (очень талантливый карикатурист) и др.
Вместе с товарищами я переехал в Киев и поступил в Киевское художественное училище[6]. На прощанье директор Савицкий дал нам хорошее сопроводительное письмо к директору Киевского художественного училища, киевскому архитектору Николаеву[7], и нас приняли с распростертыми объятиями.
Главным руководителем школы был академик Пимоненко, зять знаменитого художника Орловского, довольно популярный украинский художник, но сухой и желчный человек, который не пользовался симпатией учащихся.
Селезнев Иван Федорович, безалаберный по натуре, высокого о себе мнения, как художник ничего из себя на представлявший, хотя в б. Музее Александра III[8] имеется его небольшая вещь ложноклассического характера[9] в духе Альма-Тадемы[10]. Среди учащихся он, однако, пользовался большим расположением, чем первый, так как не чужд был всяких новшеств вроде Васнецова и даже Врубеля.
Еще был Менк, довольно способный человек и хороший педагог, и др.
Школа помещалась на Сенной площади, занимая два верхних этажа какого-то большого дома[11]. С этой стороны она очень уступала пензенской школе, и первые дни нашего пребывания в ней наводили нас на грустные размышления о том, что мы из лучших условий попали, конечно, в худшие. Но, так или иначе, я проработал там пять лет, совершенно не торопясь закончить свое образование. Откровенно говоря, в школе я не был примерным учеником. Я гораздо больше работал вне школы. Кроме того, приходилось зарабатывать, давая уроки и исполняя всякие халтуры.
Работа моя проходила главным образом летом на природе, когда я много и усиленно работал. Моя страсть к солнцу и яркому свету сопутствовала мне, что называется, со дня моего рождения. В этом отношении я производил исключительно интересные опыты, в пейзаже допускал контрасты света и тени, от черного в тени до чистого хрома в свету. Конечно, подобные эксперименты не могли пользоваться одобрением со стороны тогдашних руководителей школы, закосневших в своих программах от Академии, и громадное количество работ (в среднем до ста в лето) уничтожалось всякими способами. Только незначительная их часть сохранилась у некоторых знакомых и у меня — работы три-пять, по которым можно судить об общем характере и направлении школьного периода.
Наряду с цветом и светом в пейзажах, фигурах, этюдах я передавал внутреннее психологическое состояние людей — улыбку, бодрость и проч. В этом отношении большого внимания заслуживал портрет Л. Н. Цеге[12], с которой я был очень близок. Эта женщина сама по себе очень содержательная и с очень большими потенциальными данными, но судьбе не было угодно сделать из нее большую музыкантшу, или большую актрису, или даже танцовщицу. Она жила в Пензе женой своего мужа, которого звали Костей (Константин Карлович[13]). Костя к искусству никакого отношения не имел, занимался коммерцией (владел какой-то конторой «Посредник», дававшей довольно большой доход), но все же жизнь и весь уклад его семейной обстановки были устроены на богемный лад. Сам он был очень способный человек, остроумный, очень веселого нрава. Первый в городе завел у себя в доме электричество. Веселость его всем была известна, и не все высокопоставленные лица отваживались посещать его квартиру, хотя отношение к нему было безукоризненное. Но так, знаете ли, можно кое от чего смутиться в этом непринужденном обществе, состоявшем из сознательного слесаря Смирнова, бедствующего художника Орелкина и вашего покорного слуги, от всех тех шуток и острот, которые доходили, что называется, до безобразий.
На одном довольно официальном обеде, как всегда, присутствовал промотавшийся мелкий помещик Мормон, приятель Кости, наглый и бесцеремонный человек, который, тем не менее, обыкновенно был мишенью всех шуток и насмешек. Он неизменно сидел за обедом рядом с Костей, ходил всегда в чесучовой поддевке, в широких шароварах. Лицо у него было круглое, розовое, как у рождественского поросенка, волосы редкие, совершенно белесые. В тот день Костя только что приехал из Москвы и объявил всем, что привез очень интересную штуку, которую покажет после
