Петроний Аматуни - Крепкий орешек
Для меня любой самолет — большой и малый — подлинное восьмое чудо света! И то — восьмое только потому, что семь предыдущих созданы в древние времена.
В свое время довелось мне быть спортивным летчиком, затем — военным, на истребителях, а позже — линейным пилотом в Аэрофлоте. Больше всего понравилась мне гражданская авиация. 15 лет пролетал я в Ростовском-на-Дону авиаподразделении.
2Ростов-на-Дону — Волгоград — Астрахань — один из «волшебных» треугольников у нас в стране. Ветры здесь дуют и в ясную погоду, и при облачности: то такие сухие, что мухи в кольцо свиваются, то такие сырые, промозглые, что и ласточки еле тянутся над землей. А уж о боковых ветрах и говорить не приходится. Взлетать же и садиться надо. Сами знаете — не любят пассажиры нарушений расписания.
Или задует такой ветрило, что на сотни километров окрест поднимает почву, все небо темнеет. В такую погоду залетел однажды к нам сибиряк. В поте лица сел, срулил немного с полосы и выключил двигатели: пусть дальше тягачи тянут. Вышел из самолета, прошел метров сто, полулежа на встречном ветерке, и спрашивает:
— Как вы, бедолаги, дышите?
— А мы в такое время не дышим, а жуем воздушок, — поясняет ему один из наших ветеранов.
— Добро бы хоть в августе такое, но не в феврале же!
— Так оно и летом случается. Прилетай.
— Спасибочко, — говорит, — буду стараться…
Сейчас ветераны наши потихоньку уходят на пенсию, их сменяет молодежь. Не сразу, конечно, а полетают сперва со «стариками» и наберутся опыта. Тем более что есть молодым жизнь делать с кого.
К примеру, Александр Михайлович Корхов. Папа — так его все называют. Он первым пригнал к нам с завода Ил-14, затем перешел на газотурбинный самолет и первым в Ростовском авиапредприятии стал заслуженным пилотом СССР.
Или Иван Александрович Гроховский — кавалер ордена Ленина, первоклассный пилот. Налетал он 20 000 часов на самолетах многих типов, превосходный методист, воспитавший многих наших командиров кораблей. Иван Сергеевич Дубатов, член ВЦСПС, тоже награжденный орденом Ленина, — олицетворение скромности. Юрий Петрович Калужин, которого я не представляю вне авиации, — прирожденный пилот. Прохор Федотович Миханьков, однажды спасший жизнь мне и моему экипажу при полном заходе на посадку в Харьковском аэропорту.
Много добрых слов можно сказать и о пилотах Н. Н. Гарниере, М. Н. Амелине, В. Д. Макееве, И. Д. Лесничем, В. Л. Семенове, И. Г. Домбояне и еще, и еще…
Надо рассказать о своих друзьях и о нашей технике! Хорошо собрать хоть часть их за круглым столом да тряхнуть стариной. И тут печальный случай помог мне…
Он умирал молча, без страданий, как живое здоровое существо, прожившее отмеренное ему Вечностью и готовое к неизбежному.
Вокруг него суетились инженеры и техники, механики и рабочие, а сварщики, точно могильщики, сидели в стороне и курили в уверенном ожидании.
Оживленно советуясь, люди деловито сняли с него два поршневых двигателя, пилотские и пассажирские кресла, извлекли километры проводов и трубок, унесли приборы и радиоаппаратуру; а когда, что называется, раздели догола, аккуратно и споро отсоединили главное, чем он жил и гордился столько лет, — его замечательные крылья.
Даже когда с его фюзеляжа сняли хвостовое оперение, он еще не терял надежды на капитальный ремонт, но когда автогенщики подошли к нему и он почувствовал первые ожоги на своем натруженном теле, только тогда стало ясно и ему, что это конец…
К тому же его лишили и наземной опоры — шасси, и он беспомощно лежал на животе.
У него была в свое время отменная репутация, ибо он принадлежал к прославленной семье лучших в мире поршневых самолетов Ил-14; он честно провел свою шумную жизнь, мог похвастаться великолепной биографией.
В молодости он носился по всему небу, лишь меняя моторы и не размышляя о грядущем. Грозы и бури, шквальные ветры и обледенения преодолевал он в дружбе с веселыми, умными ребятами, чьей воле охотно подчинялся. А скольких желторотых птенцов он сделал соколами!
Им любовались и пассажиры, воюющие у касс, лишь бы приобрести билеты именно на его рейс… Прошли, нет — пролетели его годы со скоростью 320 километров в час, и вот с заводских аэродромов прибыла молодежь, чтобы помочь ему.
Новички оказались более рослыми и мощными, они стремительно взвивались за самые высокие облака и мчались на скоростях, о которых ему и не мечталось.
Однажды какой-то беспечный пассажир назвал его телегой, и он не обиделся. Когда же это повторилось несколько раз, он слегка загрустил, стал скромнее, но бодрости не терял. Он был мудр — небо многому учит и людей и машины, — а значит, и терпелив.
И все же сегодня, в эти свои последние часы под ярким, сияющим от радости небом, ему стало тяжко. Он будто понимал, что суета вокруг него — это обычный производственный план технической бригады, и чувствовал, как осторожны и заботливы те, кто столько лет ухаживал за ним на земле, в жару и мороз, днем и ночью. Он был среди своих и в эти неповторимые минуты, но где же те, с кем он пережил Главное, там, на трассах?
Забыли… Он тут же как бы отбросил это случайное слово, точно заклепку, что выпала сейчас из его левого борта. Нет, просто они где-то в небе…
Но чу!.. Вот и они: его пилоты и бортмеханики, штурманы и бортрадисты, приуставшие после нескольких тысяч километров, еще хранящие в себе стремительность полета и ласку посадочных полос, медвежьи объятия кучевых облаков и рокот двигателей.
Эх, привстать бы хоть на мгновение да расправить крылья!..
Они пришли к нему, молчаливые и серьезные, без цветов и погребальных речей, не глядя друг на друга.
Но едва их приметили, как все замерло на этом инженерном участке. Перестали стучать пневматические зубила и шипеть автогенные струи; молодые и старые рабочие почтительно приветствовали летчиков и, переглянувшись, ушли по другим делам, чтобы не мешать им проститься с тем, кто был для них больше чем летающей машиной — верным и бескорыстным соратником.
…Они зашли в его ободранный фюзеляж и присели на что пришлось — на шпангоуты и балки пола, даже на порожки. Каждый вначале думал о своем, а потом незаметно разговорились.
Это было прощание с Другом, у которого никогда не будет ни могилы, ни памятника. Больше не представится такая возможность, как вот сейчас…
Нельзя и предсказать, кем станет их самолет. Понятное дело, он пойдет на переплавку. А дальше? Какая-то его часть, быть может, снова умчится в небо; какая-то станет вилками и ложками для ширпотреба…
Но их волновало на этот раз прошлое; у каждого было что вспомнить, а ведь умение хранить и ценить минувшее придает силу идущему. Дороги без начала нет; не бывает без прошлого и настоящих людей.
Но они больше запоминали почему-то веселое или озорное; либо вспоминали беспокойное и тревожное как-то весело и озорно.
Почему?
Не мне, начиненному сотнями вопросов, отвечать… Просто я думаю, что этому причина — сама особенность нашей работы. Ведь каждый пилот, даже самый легкий, есть бесконечная цепь волевых усилий. Твоих — а не кого-то другого. А чтобы почти не замечать этого, привыкнуть, либо испытывать наслаждение — необходимо Чувство Юмора.
Какой это прекрасный дар Природы!
И вот пошли воспоминания… Связанные не только именно с этим самолетом. Встречи и расставания подобны волшебному ключу, открывающему самые затаенные сейфы доброй человеческой памяти.
Так появились в моей книге многие последующие страницы…
Часть первая
Авиационная юность
Трудно ли стать пилотом? Да.
Трудно ли быть пилотом? Очень.
Представьте себе, что за вашим окном дружно работают два… или лучше три-четыре авиационных двигателя. С утра и, скажем, до обеда. Кроме того, под вами тысячи метров высоты. Да болтанка, да толща облаков, обледенения, грозы…
Однако не пугайтесь…
ОСУЩЕСТВЛЕННАЯ МЕЧТА
1В аэропортах Москвы, Харькова, Воронежа, Краснодара, Адлера, Минеральных Вод и многих других ежедневно приземляются самолеты ростовчан.
Часто, после того как из самолета выйдут пассажиры, на трапе появляется заместитель командира Ростовского объединенного авиаотряда по летной службе Иван Александрович Гроховский. Руководителям полетов, диспетчерам, начальникам аэропортов хорошо знакома его среднего роста плотная фигура; они знают, что Гроховский появился в их владениях потому, что проверяет один из своих экипажей в рейсовых условиях.
Но мало кто знает, как труден и долот был путь этого человека к штурвалу воздушного корабля…
2…Высотомер показал 1200 метров.
Иван сбавил обороты мотора, перевел самолет в горизонтальный полет и глянул за борт. С этой высоты запорошенная снегом земля, с неясными оттисками замерзших речек и невысоких белых холмов, была похожа на неоконченную карту, на которую неторопливые топографы еще не успели нанести зеленые силуэты лесов, коричневатые штрихи возвышенностей и светло-синие крапинки прудов и озер.
