Влас Дорошевич - М.В. Лентовский
– Сжечь весь фейерверк! Все, что есть в запасе!
Все! Иногда чуть не на десяток тысяч.
Огромный пруд вспыхивает огнем. Какой-то ад ракет, бураков[28], римских свечей. Этот грохот слился с рукоплесканиями всей толпы. Нет ни одного человека, который бы не аплодировал. Толпа, кажется, рехнулась от восторга.
– Браво! Браво! Лентовский! Лентовский!
От дьявольской канонады вздрагивают Божедомка, Самотека. Испуганно кидаются к окнам.
– Батюшки! Светопреставление?
На улицах светло, как днем, от разноцветных искр, которыми засыпано все небо.
Божедомка, Самотека с досадой ворчат:
– Этот Лентовский! Эк его!
Но на целый час все же прилипают к окнам, очарованные чудными зрелищами.
Что Божедомка, что Самотека! Что соседи!
Долго еще ночью не будут спать Зацепа, Хамовники, Лефортово.
Разбуженные канонадой.
Тогда только такие канонады будили Москву…
– Лентовский на всю Москву колобродит! Всей Москве спать не дает!
И, переворачиваясь с боку на бок, будут говорить:
– Эк его!.. Маг и волшебник!
Ему все прощали.
Даже обыватель то, что он по ночам будил всю Москву. Как прощают все тем, кого любят. Он был Алкивиадом Москвы.
IV
Это был не человек, а легенда. Сколько долгов у Лентовского? Москва со вкусом, – с гордостью даже, – говорила:
– Миллион!
«Вот как у нас».
В Москве была поговорка:
– Должен, как Лентовский!
И все видели…
На глазах у всех, в «Эрмитаже», в дни больших гуляний, на первой площадке… Кассиров больше не хватало. Касс не хватало.
Управляющие, распорядители валили бумажки прямо в платяные корзины.
На глазах у всех Лентовский подходил к этим корзинам, не считая, не глядя, набивал деньгами карманы, и:
– Айда!
Целая толпа «свиты» двигалась за ним.
А у подъезда уже звенел, гремел целый оркестр бубенцов.
Рвались, плясали ечкинские тройки.[29]
Всей Москве знакомый, на всю Москву знаменитый, – Бог весть откуда достали! – саженный великан-швейцар неподобным, нечеловеческим воплем вопил:
– Под Михаил Валентиныча подавай!
Знаменитые тогда московские дисконтеры[30] Джанумов и Кашин брали с Лентовского 5 процентов… в день!
В воздухе не пахло еще законом о ростовщичестве и не веяло холодом Олонецкой губернии.[31]
– «Простые были времена».
Богатейшая Москва за голову хваталась:
– Лентовским надо быть, чтоб выдержать!
Он платил по пяти процентов в день на занятые деньги и тысячами – счета в «Стрельне» и у «Яра».[32]
А обкрадывали его!
Об этом ходили чудовищные рассказы, но действительность была чудовищнее рассказов.
Когда лопнула банкирская контора Зингера[33], бывший скромный управляющий садом, от которого только и слышали:
– Михаил Валентиныч-с… Как угодно будет приказать, Михаил Валентиныч-с…
Станкевич умер от огорчения: он потерял в лопнувшей конторе несколько сот тысяч рублей.
И Москва все это оплачивала!
Он платил десятками тысяч, прокучивал тысячами, у него наживались сотнями тысяч.
Лентовский жил в каком-то радужном урагане денег.
И Москва, – спортсменка в душе! – любовалась им, как любуется рысаком, бьющим все рекорды:
– Широко!
Смотреть дух захватывает.
– Широко идет!
Он был антрепренером. Три театра!
«Эрмитаж» в Москве, «Кинь-Грусть» в Петербурге, театр в Нижнем, на ярмарке.
Кредиторы, друзья ловят его на перепутье.
– Михаил Валентинович?
– Заказал экстренный поезд, уехал в Петербург.
– Михаил Валентинович?
– Играет в Нижнем, послезавтра будет в Петербурге. Ему нужен драматический театр в Москве.
Он строит то, что теперь называется «Новым театром».
Миллионное сооружение.
Публика ахает. Такого зала, таких фойе, такой роскоши, таких денег, кинутых на мебель, на ковры, на драпировки, – не снилось и Москве.
Т_р_у_п_п_а?
Он приглашает просто:
– В_с_е!
Все, что есть лучшего, все, что есть знаменитого в эту минуту. Писарев, Свободин[34], Бурлак, Соловцов, Глебова, Волгина. Они законтрактованы? Платить неустойки!
– Но у Лентовского должно быть все, что есть лучшего в России… Лентовский…
Бурлак только крутит головой:
– Себя щипать начал-с!.. Почему! А так, чтобы узнать: сплю или «всамделе», наяву все это? Не верится!.. Феерия какая-то!
Бурлака спрашивают:
– Почему у вас двойная фамилия: Андреев-Бурлак?
Он отвечает, шамкая своей классической нижней губой:
– По случаю жалованья-с! На одного человека получать даже столько невозможно. Вот и получаю: одну половину на Андреева, а другую на Бурлака. На Антона и на Онуфрия![35]
Драматическая труппа, действительно, первая в России.
Но Лентовский сам бывший «самый эффектный актер Малого театра».
Актер красивого костюма, красивой позы, блеска, внешнего эффекта.
Его тянет к феерии.
Здесь можно кидать деньги без конца, здесь можно творить чудеса, здесь можно быть:
– Магом и волшебником.
«Нэна-Саиб», «Лесной бродяга»[36], «Чертова супруга»[37] и, наконец, феерический апофеоз самой феерии.
– «Путешествие на луну».[38]
Уже московские мастерские не могут удовлетворять. Костюмы работают в Париже.
Казенные театры[39], – с их мишурной роскошью, с Манчестером, тарлатанчиком, кисеей вместо кружев, бумажным атласиком, – кажутся жалкими, нищими.
«Убогая роскошь наряда».[40]
Лентовский одевает сцену в настоящий бархат, самый дорогой плюш, в настоящее кружево, в тяжелый шелк, в парчу.
Лентовский уже даже огорчает московских дам.
И у Сапожниковых[41] им отвечают:
– Извините-с. Все, что было из шелка дорогого, Михаил Валентинович взяли.
Гул по Москве идет о роскоши постановок Лентовского.
– Постановка стоит столько-то десятков тысяч! – появляется на афишах.
И эти безумные цифры все растут, растут. Над постановками, над операми, над билетами Большого театра хохочут:
– Беднота… пойти нешто посмотреть убожество!.. Нищета! Балаганчик! Девичье!
Лентовский окружен художниками.
Все, что есть талантливого, блестящего среди декораторов, – вокруг него, у него.
Здесь требование одно:
– Фантазия!
Здесь нет преград фантазии, счета – деньгам.
Фонтаны, целые водопады живой воды, сотни участвующих, тысячи костюмов.
– Москва для него не жалеет, – зато уж и Михаил Валентинович уж ничего не пожалеет для Москвы, – говорят москвичи.
Он берет к себе в «Эрмитаж» первого баса Большого театра – Абрамова, который вскоре должен составить украшение Ковентгарденского театра в Лондоне[42], первого оперного театра в мире.
Зачем?
– Для ансамбля!
Чтоб пел в «Боккачио»[43] букиниста. Одну фразу:
Новые сказкиПро лихие глазки!
– Зато как звучит фраза!
И обладатель феноменального голоса, артист, который зимой поет в Большом театре Сусанина[44], Мельника, Мефистофеля, Марселя, – поет летом в саду «Эрмитаж», в оперетке, раз в неделю одну фразу:
– Для ансамбля.
Усатов[45], Фюрер, первый тенор, бас казенной оперы, поют в «Эрмитаже» в оперетке.
И легенды, легенды о Лентовском!
Каждый день новая легенда.
Алкивиад должен заполнять собой жизнь Москвы, тогда скучающую и праздную.
«Он» живет в юрте, на берегу пруда, в своем «Эрмитаже».
– Как дикий! Ушел от мира.
И там, в тишине, в зеленой тени старых, развесистых деревьев, «выдумывает свои фантазии».
Он появляется на сцене, в жизни, только в шумной, эффектной роли. Вся Москва говорит:
– Слышали: скандал который сделал Лентовский! Грандиозный скандал.
– Избил князя X.
Скандал! Что, казалось бы, хорошего? Но и скандал у него благороден.
Какой-то князь, очень богатый и очень знатный, не давал своими ухаживаниями проходу артистке Б.[46]
Молодой и очень красивой. Опереточной примадонне. Тогдашнему кумиру Москвы.
Не успевала выйти г-жа Б. из летнего театра по окончании спектакля, как перед ней в аллее вырастал поджидавший князь, с предложениями, наглый, самоуверенный и дерзкий.
Ничто, ни резкие ответы, ни просьбы, ни даже слезы не помогали.
– Оставьте в покое!
– Едем ужинать!
Артистка пожаловалась Лентовскому.
И вот, однажды, после спектакля, около театра, в аллее, пред дожидавшимся, посвистывая, князем, вместо примадонны, вырос Лентовский.
– Вы позволяете себе оскорблять у меня в саду артистку? Артистку! У меня!
Вся публика сбежалась на «львиный рык» и отчаянные вопли.
Бедный князь валялся на дорожке весь в крови.
Лентовский избил его палкою так, что переломил ему даже палец.
И Москва, – демократический город, – не нашла ничего другого сказать своему любимцу:
