Инна Башкирова - Марина Цветаева и кинематограф

В воспоминание дней когда мы вместе ходили к Лёвам, сочиняли жизнь французской матлоты, смотрели синематографических преступников и сыщиков, возвращались к освещенному розовому окну под цирковую музыку, варили манну, перлу, тапиоку. Лососина [НЗК 1:459].

1916 (?)

А.И. Цветаева

И царствовал тогда над моим как-то задумавшимся, похолодевшим внутренним миром образ женщины из кинематографической картины, виденной вместе с Мариной, взявшей надолго за сердце: звали ее лэди Гремион, и все о ней было – сон. Начало картины было светло, весело – сад из английского романа и двое в юной любви. Она умирает внезапно, и он, опустошенный, в тоске, едет в далекие страны, стараясь найти забвение и не находя его.

Годы идут. Что-то было в нем от Никодима-худоба, смуглость и чернота, европейская сдержанность, суховатость и яростность неутоленной тоски.

Где-то в стране раскаленной и экзотической – пальмы, ступени, изысканность и холодная роскошь, он встречает женщину в строгом костюме, видимо приехавшую лечиться, потому что за ней всегда следует пожилой лакей с клетчатым пледом.

Оба они молчат, и молчит их увидевший иностранец, начинающий ходить за ними, как тень: дама необычайно похожа на его умершую жену. Но так похож луч луны на погасший луч солнца. Ни любовных встреч, ни пыла мужских объяснений. Все – как сон: она понимает, что он ее любит и ничем не открывает себя. Его страсть растет. И в день, расцветший меж них, как Виктория Регия, он входит, оживший, в отель, где она живет. Ее нет. На вопрос лакей с глубоким поклоном передает ему – конверт. На конверте ли, на листке ли, в него вложенном? или это сообщение старика-лакея? «Ее светлость уехала на пароходе “Химера” неизвестно куда». На море шторм. У горизонта – дымок еле видного парохода. Лодка героя борется с волнами, бессильно тщась догнать пароход. Он, конечно, погибнет. И так погибаем «мы». Лэди Гремион стала неким символом моей жизни, я ощущала себя ею [АЦ2: 470–471].

1917

26 июня

Сегодня я в первый раз водила Алю в кинемат<о-граф> («Дикарка»[3]– Коонен[4]], молодой челов<ек>, вроде Сережи Игнатьев<ского>[5] и старик, похожий на Гёте[6]) [НЗК1: 204].

1919

23 июля

Недавно с Алей в к<инематогра>фе – Иоанна д’Арк[7]. Она немножко напоминала меня: круглолицая, с ясными глазами, сложение мальчика. И повадка моя: смущенно-гордая. Играла она прекрасно, я во всё верила[8]. И Король был чудесен: обаяние царственного выродка[9]. В ночь перед казнью Иоанны, когда Иоанна, преследуемая призраками монахов, как безумная мечется от Распятия к двери и вновь к Распятию, у Карла VII пир: хороводы шутов, жареные лебеди с верблюда, корзины роз до потолка, музыканты надрываются над виолами и дудками, у каждого придворного на коленях по белой башенке – головной убор того времени; высокая coiffe, вроде колпака волшебника, с ниспадающей до пят белой вуалью. Одна сцена очаровательна: Король, желая поцеловать свою любимицу, тщетно пытается загородить ее своей накидкой. – Прелестен Эрик Трэнт, англичанин, влюбленный – как в Бога! – в Иоанну. Светлые, как у ребенка, глаза на мужественном лице, – всё рыцарство Англии[10]). – Когда – в 1ой картине – Иоанна с знаменем в руке – входила вслед за Королем в Реймский собор – и все знамена кланялись, я плакала. Когда зажгли свет, у меня всё лицо было в слезах. Платка не было. Я опустила глаза. Иоанна д’Арк – вот мой дом и мое дело в мире, «всё остальное – ничто!» [НЗК 1: 368].

А Эфрон

ФЛЕЙТА РАЯ

Я засыпала и думала о Марине. Вдруг я услыхала ясно тонкий, нежный, скользкий звук. Я это слыхала в полном сознании, и он долго раздавался. И я не знаю, кто играл. Я сказала Марине: «Мама, Вы не слыхали, что сейчас играло?» «Нет, Алечка. А что это было?» «Я не знаю». «А ты помнишь тот звук?» «Еще бы, Мариночка. У меня в ушах этот звук раздается. Этот звук нежный, тонкий, скользкий. Этот звук я никогда не слыхала». «Да, Аля, это Флейта, это, наверное, райская». «Марина, это, наверное, играет Ангел». «Да, Алечка. Есть Ангелы с флейтами, нежные, подростки. Есть Ангелы с трубами, есть Ангелы-Воины». Вдруг Марина стала в профиль ко мне и сложила руки, задумавшись. Я воскликнула: «Марина, как Вы похожи на Иоанну д’Арк». «Да, Алечка, мне это многие говорили». «Марина, я не видала изображения Иоанны д’Арк». «Разве, Аля?»

Марина взяла с этажерки книгу, открыла ее и показа мне Иоанну в латах и в лавровом венке. Над ней была поднята Ладонь, Сложенная в Крестное Знамение. На другой картине я увидала ее еще пастушкой, где ей явился Архангел Михаил весь в сиянии. Он стоял на дороге, подняв над ней свою руку. Иоанна молилась пред ним, сложив свои очаровательные ручки. Потом она показала мне еще одну картину. Там было сражение. Один из воинов держал Крестное Знамение, которое еле-еле касалось одной башни, очень похожей на замок. Там были полки, которые стояли за Иоанну. Иоанны не было видно. Небо было туманно. Внизу было подписано: «Взятие башен Орлеана». Вот на этом кончилась эта воинственная картина. Потом Марина показала мне еще картину, где Иоанна была мудрей всех мудрецов собранных, которых Иоанна смущала своей Божественной простотой. Вот Марина показывает мне картину, где Иоанну допрашивают, она говорит со своей простотой, у нее под ногами валяются свитки бумаги. Кругом стоят люди и спрашивали ее что-то, а Иоанна ни капли не смущалась и стояла простая и щастливая и готовая умереть за Короля. Потом Марина сказала, показывая на картину: «Алечка, это ответ Иоанны». Иоанна на той картине перед каким-то знатным человеком, простая и готовая сказать всю правду. Вокруг нее пир. Под низом была надпись: «Иоанна перед губернатором». Это была последняя картина, которую Марина мне показала.

Лежа, я сказала Марине: «Мариночка, этот звук Флейты я никогда не слыхала. Нежнее этой Флейты нет. Даже рояль грубей этой Флейты». «Да, Алечка, это райская Флейта. Аля, спой мне то, что ты слышала». «Марина, я могу спеть только грубей того, что слыхала». Я спела Марине очень коротко с поворотом то, что все время слыхала. Марина молчала. Я думала о Иоанне. [Книга детства: 33–34]

А. Эфрон

КИНЕМАТОГРАФ

Один раз мы пошли в кинематограф. Я совсем не знала этого. Мне казалось, что мы идем гулять или за ягодами и что сейчас уйдем домой. Мы шли к какому-то дому. Я спросила: «Марина. Куда мы идем? Гулять?» Марина что-то ответила, но так тихо, что я ничего не поняла. Мы входим в дом защитного цвета. (Точно при ветре он зашелестит.) Кругом очень много людей. Марина становится в очередь у кассы. Скоро она вышла довольная. Потом мы пошли вглубь. Вошли в залу и опять встали в очередь у дверей. Марина дала мне держать розовую бумажку. Скоро послышался какой-то странный звук, который давал знак народу, что скоро откроют двери. Все встали. Марина взяла меня на руки. Я закрыла глаза, в ужасе, как затолкают Марину. Я чувствовала, как под конец Марине стало трудно держать меня, ее руки немного дрожали. Я чувствую шаги матери, открываю глаза и вижу: мы в зале. Кругом очень много людей, и я не понимаю, как они попали сюда. Марина всё держит меня на руках, хотя мы безопасности. Мы идем, садимся на стул и опять встаем и садимся назад. Я обращаю внимание на картину, украшающую вход. Это был учитель-конь (из Книги Чудес) и его ученик, которого он катал на себе. Но вот погас электрический свет, и я вижу: «Маленький городок Франции». Эти буквы долго дрожали и переливались тенями. Вдруг пропадает темная пелена. Река. Кругом на берегу маленькие камни, на них сидит старый французский рыбак. Он курит трубку. Приходит толпа рыбаков. С ними их маленькие мальчики. Они все кудрявые, в рубашечках и босиком. (Исчезает.) Является в огромном образе старик-рыбак. Он жует свою трубку, чувствуется, что ничего не выйдет. (Тогда мама говорит: «Не курится».)

Опять другая сцена. «Волшебный камень Друидов». (Открывается.) Кругом все маленькие камни. Посредине стоит вещь, похожая на разрушенный гроб из плит. Плит двух не хватало. Тут стоял мужчина, бедно одетый. На руках он держал девочку. На ней была надета милая шапочка: она была плоская, белая, а сзади висели две белых ленты. На ней было красивое черное платье. Мужчина, который поставил ее в развалину, был ее отец. Он скоро увел ее. Она быстро скрывалась вдали. Она шла, немного кривляясь, точно уходить не хотела. (Картина исчезает.)

Кругом все природа. По левой стороне стоит маленький, но густой лесок. Около леса идет белая, может быть мраморная, лестница. Вечер. По другой стороне от леса на земле растет лопух. Лестница очень красива. Она идет вниз, а по бокам ее идет очень красиво обросший ряд лопухов. (Я хочу пожать руку

Марине.) Она идет так красиво, как только могла бы идти лестница в подземное царство. По ней идет множество дам, которые одеты по-праздничному. На них белые шапки, торжественные черные платья и белые зонты. Они идут торжественно, как должны и могут ходить только дамы. Все дамы ушли вперед. Остались лишь две, которые шли немного сгорбившись и опирались на зонты, как очень слабые. Вот все дамы садятся на конец лестницы и кладут ноги в лопух (и мне напоминает, как девушки садятся на берег, мочат ноги в воде и берут тут же в красивые старинные вазы ключевой воды, и одна из них, дщерь очень богатого купца, дает Испить воды Богу нашему Иисусу Христу.) (Закрывается.)