Федор Тютчев - О ты, последняя любовь... (сборник)
Из книги «Биография Федора Ивановича Тютчева».
Аксаков не совсем прав: и в ранней юности Тютчев писал не только остроумные стишки на случай. В университетские годы, например, создано стихотворение «К оде Пушкина на Вольность». При всем своем уважении к дивному гению семнадцатилетний дилетант решительно с ним не согласен, по его мнению, назначение поэта в том, чтобы смягчать, а не ожесточать сердца.
К ОДЕ ПУШКИНА НА ВОЛЬНОСТЬ
Огнем свободы пламенеяИ заглушая звук цепей,Проснулся в лире дух Алцея —И рабства пыль слетела с ней.От лиры искры побежалиИ вседробящею струей,Как пламень Божий, ниспадалиНа чела бледные царей.
Счастлив, кто гласом твердым, смелым,Забыв их сан, забыв их трон,Вещать тиранам закоснелымСвятые истины рожден!И ты великим сим уделом,О муз питомец, награжден!
Воспой и силой сладкогласьяРазнежь, растрогай, превратиДрузей холодных самовластьяВ друзей добра и красоты!Но граждан не смущай покоюИ блеска не мрачи венца,Певец! Под царскою парчоюСвоей волшебною струноюСмягчай, а не тревожь сердца!
Ноябрь (?) 1820МоскваКто из родителей поэта принял решение, неизвестно, но на семейном совете Федору было объявлено, что в Петербурге ему приготовлено приличное место в Государственной коллегии иностранных дел. Тютчев не возражал: Петербург так Петербург. Однако и двух месяцев не прошло, как дорога его жизни сделала новый и, как вскоре выяснилось, опять-таки роковой поворот.
* * *В 1822 году Тютчев был отправлен в Петербург, на службу в Государственную коллегию иностранных дел. Но в июне месяце того же года его родственник, знаменитый герой Кульмской битвы, потерявший руку на поле сражения, граф А. И. Остерман-Толстой посадил его с собой в карету и увез за границу, где и пристроил сверхштатным чиновником к русской миссии в Мюнхене.
«Судьбе угодно было вооружиться последней рукой Толстого (вспоминает Федор Иванович в одном из писем своих к брату лет 45 спустя), чтоб переселить меня на чужбину…»
В 1822 году переезд из России за границу значил не то, что теперь. Это просто был временный разрыв с отечеством. Железных дорог и электрических телеграфов тогда еще и в помине не было; почтовые сообщения совершались медленно; русские путешественники были редки. Отвергнутый от России в самой ранней, нежной молодости, когда ему было с небольшим 18 лет, закинутый в дальний Мюнхен, предоставленный сам себе, Тютчев один, без руководителя, переживает на чужбине весь процесс внутреннего развития, от юности до зрелого мужества, и возвращается в Россию на водворение, когда ему пошел уже пятый десяток лет. Двадцать два года лучшей поры жизни проведены Тютчевым за границей…
Иван Сергеевич Аксаков.
Из «Биографии Федора Ивановича Тютчева»
С ЧУЖОЙ СТОРОНЫ (Из Гейне)
На севере мрачном, на дикой скалеКедр одинокий под снегом белеет,И сладко заснул он в инистой мгле,И сон его вьюга лелеет.
Про юную пальму все снится ему,Что в дальных пределах Востока,Под пламенным небом, на знойном холмуСтоит и цветет, одинока…
Не ранее апреля 1823–1824МюнхенВ Мюнхене Тютчев познакомился и вскоре дружески сошелся с Генрихом Гейне. Гейне в ту пору еще учился в Боннском университете, но песни и романсы, написанные на его стихи, распевала вся молодая Германия.
Тютчев не только дружит с Гейне, но с увлечением переводит его стихи. Он вообще много переводит. Из Шекспира. Из Гёте. Из Байрона. И вот что интересно: через полтора десятка лет Лермонтов выберет для переложения на русский язык те же самые тексты! И из Гёте, и из Байрона!
В АЛЬБОМ ДРУЗЬЯМ (Из Байрона)
Как медлит путника вниманьеНа хладных камнях гробовых,Так привлечет друзей моихРуки знакомой начертанье!..
Чрез много, много лет оноНапомнит им о прежнем друге:«Его уж нету в нашем круге;Но сердце здесь погребено!..»
Не позднее середины 1826ПЕСНЯ (Из Шекспира)
Заревел голодный лев,И на месяц волк завыл;День с трудом преодолев,Бедный пахарь опочил.
Угли гаснут на костре,Дико филин прокричалИ больному на одреСкорый саван провещал.
Все кладбища, сей порой,Из зияющих гробов,В сумрак месяца сыройВысылают мертвецов!..
Конец 20-х, начало 30-х гг.Мюнхен. Городская ратуша.
Гравюра К. Герстнера по рисунку Л. Хофмейстера
Из человека заурядного разлука с родиной, затянувшаяся на целых двадцать два года, могла сделать либо убежденного космополита, либо квасного патриота. Тютчев не стал ни тем, ни другим. Как сверхштатный чиновник он был достаточно свободен, чтобы не ограничить себя мюнхенским дипломатическим кругом.
Ни политической, ни дипломатической карьеры Тютчев не сделал, хотя современники и утверждают, что
«политика и история были любимым занятием его ума и жизни; опираясь на историю, он являлся убедительным, логичным и часто весьма строгим судьею времени и его событий и личностей; вдохновляясь заботами настоящего, любовью к человечеству и к своему народу в особенности, он вносил в это обсуждение событий ту свободу мысли, тот пыл и жар души, которые придавали его логике столько красноречия и с тем вместе столько прелести. Он любил спор и спорил, как мало людей умеют спорить: с смирением к своему мнению и с уважением к чужому, хотя узкий взгляд, предвзятое мнение и деспотическое своеволие мысли всегда заставляли его страдать».
В. П. Мещерский.
Из «Моих воспоминаний»
* * *О том, что и этот проницательный ум, и эту удивительную жизнь не в меньшей степени, чем история и политика, вдохновляли волнения страсти, знали лишь самые близкие. Тютчев был не просто влюбчив, он был верноподданным женской прелести и красоты. За частую совершенно бескорыстным.
Любовь к женщине была для него не просто занятием, а тем таинственным источником поэтической энергии, при угасании которого жизнь становилась похожей на «подстреленную птицу»…
Страстность да редкостный в человеке интеллектуального склада дар – безоглядно влюбляться и любить всем напряжением душевных сил – видимо, и обеспечивали ему заинтригованное внимание даже светских «львиц»; его вообще, как это ни странно, обожали женщины. И прощали все, даже неказистую внешность (малый рост, худобу, некрасивость). Вторая жена поэта, умница и красавица, за глаза называла его не иначе, как «чаровник».
К H
Твой милый взор, невинной страсти полный,Златой рассвет небесных чувств твоихНе мог – увы! – умилостивить их —Он служит им укорою безмолвной.
Сии сердца, в которых правды нет,Они, о друг, бегут, как приговора,Твоей любви младенческого взора,Он страшен им, как память детских лет.
Но для меня сей взор благодеянье;Как жизни ключ, в душевной глубинеТвой взор живет и будет жить во мне:Он нужен ей, как небо и дыханье.
Таков горе духов блаженных свет,Лишь в небесах сияет он, небесный;В ночи греха, на дне ужасной бездны,Сей чистый огнь, как пламень адский, жжет.
23 ноября 1824ПРОБЛЕСК
Слыхал ли в сумраке глубокомВоздушной арфы легкий звон,Когда полуночь, ненароком,Дремавших струн встревожит сон?..
То потрясающие звуки,То замирающие вдруг…Как бы последний ропот муки,В них отозвавшися, потух!
Дыханье каждое ЗефираВзрывает скорбь в ее струнах…Ты скажешь: ангельская лираГрустит, в пыли, по небесах!
О, как тогда с земного кругаДушой к бессмертному летим!Минувшее, как призрак друга,Прижать к груди своей хотим.
Как верим верою живою,Как сердцу радостно, светло!Как бы эфирною струеюПо жилам небо протекло!
Но ах, не нам его судили;Мы в небе скоро устаем, —И не дано ничтожной пылиДышать божественным огнем.
Едва усилием минутнымПрервем на час волшебный сон,И взором трепетным и смутным,Привстав, окинем небосклон, —
И отягченною главою,Одним лучом ослеплены,Вновь упадаем не к покою,Но в утомительные сны.
Не позднее осени 1825Осенью 1825 года Тютчев наконец-то получил законный отпуск. Роковой декабрь застал его в Москве. В городском родительском доме. В июле 1826-го были повешены зачинщики «возмущения», а в августе Федор Иванович написал свой знаменитый политический памфлет «14-ое декабря 1825».
