Семен Нагорный - Седов
«…Ехать вам до Тобольска, и от Тобольска, взяв провожатых, ехать до Камчатки и далее, куда указано, описать тамошние места, сошлась ли Америка с Азией…» – так предписывал Петр в 1719 году геодезистам Евреинову и Лужину. Эти два офицера, обследовав Камчатку и Курильские острова, всей инструкции не выполнили. Но Петр не оставил своего замысла и незадолго перед смертью, уже в постели, написал новую инструкцию для экспедиции, еще более значительной. Вручая ее адмиралу Апраксину, Петр, по свидетельству Нартова, говорил следующее:
– Худое здоровье заставило меня сидеть дома; я вспомнил на сих днях то, о чем мыслил давно и что другие дела предпринять мешали, то-есть о дороге через Ледовитое море в Китай и Индию. На сей морской карте проложенный путь, называемый Аниан, проложен не напрасно. В последнем путешествии моем в разговорах слышал я от ученых людей, что такое обретение возможно. Оградя отечество безопасностию от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству через искусства и науки. Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских?..
Ни Петр, ни Лейбниц, ни те итальянские картографы, которые изобразили на карте мифический Stretto di Anian – пролив Анианский, не знали, что истинный пролив между Америкой и Азией уже открыт Семеном Ивановичем Дежневым. Лишь через одиннадцать лет после смерти Петра, когда участники Великой северной экспедиции нашли архив якутского воеводства, донесение Дежнева было обнаружено, и подвиг казака стал предметом вечной славы…
Хорошо бегут сани по зимней дороге. Только похрапывают заиндевевшие лошади, запряженные в дровни поодиночке, да скрипит укатанный снег под легкими полозьями. Дорога тянется поперек обширной якутской равнины, на северо-восток. Обоз подвигается быстро, снег крепок, и кажется, что зима не уступит весне еще долго, а это только и нужно путешественнику. Дорога бежит от реки Лены к реке Яне, оттуда – на реку Индигирку и дальше на реку Колыму. Это древний переволок, проторенный бесстрашными казацкими отрядами, и весело мчаться с надеждой на удачу по их пути.
На станции Сегенкельской выпрягли лошадей, и обоз дальше пошел на оленях. Здесь началась тайга, лошадиных кормовищ не стало. Хорошее животное олень. По удобной дороге здоровый олень пробежит двадцать верст в час, и сутки будет итти без кормежки Он тянет безропотно, безостановочно, и только мелькают по сторонам узкой дороги черные стволы сосен и красноватая ель. Местами, как пламя, вспыхивает прошлогодняя медная листва березы.
Все было хорошо до ночевки на станции Билирская. За ночь резко потеплело, и утром Седов увидел черные пятна земли, освободившейся от снега. Однако нарты отправились в путь.
Тяжело нагруженные, они едва ползут по жидкой грязи. Можно сколько угодно кричать на добрых оленей, но все равно – обоз не пойдет скорее, и весна его опередит. Вот уже падает олень и издыхает, вытянув морду с широко раздутыми ноздрями и закушенной губой.
Седов двинулся вперед налегке, с двумя нартами и самыми необходимыми инструментами. На этом участке пути он перевалил через хребет Верхоянский, еще покрытый глубоким снегом, переправился через реки Неру, Моюрах и другие, нередко безыменные. Жители встречных улусов прятали от него оленей, хотя он и платил за них, сколько бы ни запросили, и ему приходилось тащиться по три-четыре перегона, не меняя животных. То и дело они падали, иные из них отлеживались, другие гибли, и снег, которым Седов с ямщиками кормили упавшего, медленно таял в открытом рту оленя. Перед подъемом на гору нарты останавливали, чтобы наносить на дорогу снег из тайги. Потом часть груза с нарт снимали и, впрягаясь рядом с оленями, помогали им выйти на вершину. После этого возвращались за оставленным внизу грузом и тащили его уже на собственных плечах.
Трудно было добывать свежих оленей, особенно трудно потому, что впереди прошли обозы двух других экспедиций, а также партия ссыльных и священник, направленные в Верхоянск. Седов проклинал и якутскую администрацию, так не во-время пославшую священника, которому полагались лучшие олени, и необыкновенно скорую весну, а главное – свое петербургское начальство, задержавшее его на несколько лишних дней в столице.
Но все же за тринадцать дней он проехал девятьсот верст и 20 апреля прибыл в Верхоянск.
Здесь он переночевал и утром следующего дня, произведя астрономическое определение времени и широты, выехал дальше на северо-восток. По тракту текли ручьи. Теперь уже не было силы, которая могла бы тащить возки. Седов бросил сани и навьючил лошадей. Вот хроника двадцатиоднодневного похода в весеннюю распутицу из Верхоянска в Среднеколымск.
Шли по тайге без дороги: летняя еще не очистилась от снега, а зимняя уже пришла в негодность. Ехали наугад, то и дело попадая в глубокую грязь, перемешанную со снегом, и лошади уходили в нее по брюхо. Если хотя бы одна лошадь погружалась в это болото, – останавливать приходилось всю вереницу связанных между собой лошадей. Но остановить удавалось не сразу, и передние продолжали тащить увязшую лошадь, причиняя ей страдания, обрывая поводья и хвосты. Иногда из-за этих несчастий лошади дурели, разбегались в стороны, разбивали вьюки. Их нужно было ловить и водворять на места. В таких случаях особенно приходилось тревожиться за хронометры – драгоценность, от которой зависела вся экспедиция. Хронометры – это время Пулковского меридиана, и Седов должен был это время сохранить в целости, чтобы на далеком! берегу Ледовитого океана, при впадении реки Колымы, произвести астрономические и магнитные измерения. Ящик с этими ценными приборами Седов сам привязал к спине лошади, внушавшей доверие своим мирным и покорным видом.
Иногда ехали по трое суток без перерыва, меняя только лошадей на станциях. Ямщики отказывались итти дальше, проводник-казак садился на корточки, кидал шапку оземь и не. то молил, не то требовал отдыха. Но Седов не хотел терять ни часу. Без остановок двигался его караван, оставляя за собой и топи, и горные хребты – Тас-хая-тах и Алазейский, – и множество рек, из которых Индигирка и Алазея были самыми крупными.
Наледь – надледная вода, появляющаяся на реках весною, когда они еще не вскрылись. При переправе через такую наледь некованые лошади скользили, падали, разбивались, груз намокал, лошадей надо было подымать на руках.
Но еще хуже бывало, когда ударял мороз и наледи и дороги замерзали. Приходилось с лошадьми прощаться, искать оленей. Проводники, которых Седов посылал в улусы за оленями, исчезали на день-два, а то и вовсе. Станции Колымского тракта отстояли друг от друга на пятьдесят и на сто верст. Да и на станциях оленей уже не было, так как началась весна, лошадей же еще не пригнали.
Вот жестокий и отчаянный способ, посредством которого переправляются через замерзшую наледь.
Еще на берегу ямщики разгоняют оленей. Животные мчатся по молодому льду, скользят, падают, спешат подняться и снова падают. Разбивают себе ноги и все-таки тащатся вперед, потому что нарты между собою связаны. Если упал олень и не успел подняться, передние тянут его по льду до противоположного берега. Иногда при этом олень оставляет на льду всю шкуру свою и мясо до кости.
Не меньшая беда, если грузный олень продавливает копытами лед и ноги его проваливаются: он не успевает их вытащить, передние животные тащат неудержимо, и вот – он без ног.
Ямщики ставят вперед самых сильных оленей, от них все зависит. Горе, если караван станет, – замерзшая наледь скользка, нарты больше не двинутся. Поэтому упавшему пощады нет.
Ночевали на станциях или в чай-поварнях. Станция – юрта, где живут не только люди, но также собаки и олени. Чтобы спать в таком помещении, нужна привычка. Вечером ложился Седов в юрте, соблазненный теплом, но ни разу не выдерживал до утра, – забрав доху и баранье одеяло, среди ночи уходил досыпать на чистом воздухе, в санях. Но станция – дворец, в сравнении с чай-поварней. В заботах об удобстве путников кто-то настроил в промежутках между станциями эти маленькие халупы, лишенные окон, часто даже дверей, с каменным очагом без трубы. В них можно найти спасение от пурги, но не от мороза. Едкий, густой дым, давнишняя грязь и кучи отбросов, глиняный пол и покрытые инеем, а то и льдом стены, – вот что такое чай-поварня на Колымском тракте.
В эту весну 1909 года Седов был единственным человеком, осмелившимся на путешествие из Верхоянска в Среднеколымск. В пору распутицы никто не решается итти по тракту. Но Седову было дорого время, ждать он не мог, да и, кроме того, не любил он выжидать и очень уж крепко надеялся на свои силы.
В ту пору был он уже не молод – тридцать два года, но в его взглядах на жизнь, на препятствия, встречавшиеся на пути, было еще нечто очень молодое, почти юношеское, в нем был задор, толкавший его иногда на такие предприятия, которые другим казались излишне трудными, а потому и ненужными.
