Николай Мельниченко - Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

и что-то за что-то клянем,

мы желчный пузырь напрягаем,

и камни заводятся в нем.

Я начинал новую работу с командиром, который мне активно не нравился. Расскажу о нем, о Сергее Александровиче Суровцеве. Это был невысокий крепыш с резкими чертами гладко выбритого красноватого лица и светлыми глазами, глядящими жестко и прямо. Его порывистые движения и «командирский» голос позволяли легко представить этого человека во гневе, что и приходилось мне наблюдать. Многословия и болтливости у подчиненных он терпеть не мог, их беспомощность, лень и нерасторопность легко приводили его в ярость, иногда – с уничтожающей язвительностью. Надо сказать, что за несколько месяцев работы с Суровцевым я значительно изменил свое мнение о нем в лучшую сторону. Лично у меня все служебные вопросы с ним решались легко и просто, выполнить обещанное он никогда не забывал. Суть проблемы он схватывал на лету, нормальных людей понимал с полуслова. О каком-либо повышении голоса при наших деловых встречах и намека не было.

Беспощадно и грубо Суровцев разносил только двух человек: своего главного инженера, о котором я еще скажу, и полковника Петра Ильича Гранщикова, которого я когда-то пожалел. Этот полковник был таким вежливым, воспитанным и ласковым «хорошим парнем», который никогда никому не возражал, со всеми соглашался, не принимая никаких самостоятельных решений. Возможно, у него не было и знаний для этого. Очевидно, что высшее офицерское звание он получил в каких-то других, благословенных Богом, войсках, где такие качества ценятся. В нашей монтажной жизни они просто не позволяли ему работать. Старший офицер технического отдела неизменно сочувствовал всем проверяемым и «входил в их положение». Наши «тертые калачи» «на местах» обычно эффективно вешали ему «лапшу на уши». Только по причине своей исключительной вежливости, Петя Гранщиков не мог вести дела, где требовался хоть малейший нажим на других людей. Суровцев ему это не прощал и превратил его в мальчика для битья. Петр Ильич также вежливо, к сожалению, принял эту роль. В других условиях он, несомненно, был бы другим…

Кстати, хочу рассказать о другом человеке такого же типа, которому мне удалось помочь. Давным-давно, еще в разгар монтажно-сварочных работ в Прибалтике, мне дали подкрепление – лейтенанта Сашу Иванова, электрика, только что выпущенного из военного училища. Саша был рафинированный интеллигент старого Ленинграда, вежливый и застенчивый, как девушка. Грубый быт и суровое воинское воспитание училища, казалось, его совершенно не коснулись и не изменили. Все свои распоряжения по работам, которые я ему поручал, он отдавал таким просящим тоном и с такими извинениями за причиненные неудобства, что скоро им начали помыкать не только старшины, но и матросы. Саша тяжело переносил не столько трудности, сколько – я бы сказал – грубости нашей работы и жизни. При всей его внешней инфантильности у него была светлая голова и глубокое понимание технических проблем. Ломать его и перевоспитывать я был не способен, да и не хотел. Понимая, что в наших частях Иванова ничего хорошего не ждет, в очередной аттестации я характеризовал его положительно, отметил его особенности и сделал вывод о целесообразности его перевода на научную работу. Отцы-командиры и замполиты плотно на меня навалились: потребовали изменить выводы аттестации. Я упрямо стоял на своем, и они, в конце концов, подписали аттестацию. Вскоре Иванова перевели в НИИ 13. Через пару лет он защитил кандидатскую диссертацию, начал работу над докторской. Темы были очень актуальные, командование его ценило. К сожалению, не знаю, как сложилась судьба Саши Иванова при перестройке и развале, но даже его жизнь «до того» позволяет мне испытывать шестое(?) «чувство глубокого удовлетворения».

Поразил меня Суровцев и заставил значительно изменить мнение о нем еще дважды. Я уже служил в УМР несколько месяцев, когда к нам нагрянула московская комиссия в составе нескольких генералов с целью тотальной проверки. Генералы порознь и вместе беседовали с начальниками отделов и главными специалистами, в том числе со мной, о всяких разностях, что-то записывая в свои гроссбухи. Один из генералов явно благоволил к нам, военным монтажникам. Мне довелось услышать его беседу с Суровцевым. К сожалению, кинокамеры не было, попытаюсь передать картину словами.

Генерал. Скажите, вы можете начинать монтажные работы только после того, как строители вам сделают необходимую подготовку?

Суровцев. Так точно.

Г. Значит, если по каким то причинам строители срывают сроки, то и вы вынужденно можете сорвать сроки?

С. Никак нет.

Г. Ну, как же. Ведь чтобы выполнить определенные объемы монтажных работ вам нужно время?

С. Так точно.

Г. Но если начало работ сдвигается не по вашей вине, то вы, срывая сроки, можете заявить командованию, что они сорваны не по вашей вине?

С. Так точно. Никак нет.

(Разговор происходил сидя, но при каждом ответе Суровцев как бы принимал стойку «смирно» и щелкал каблуками. «Ты же целый полковник, руководитель многотысячной организации! – размышлял я. – Ну нельзя же до такой степени бояться генерал-лейтенанта, даже если он проверяющий!»

…Генерал делает попытку зайти с другого конца:

– Некоторые объекты по технологии требуют строительной отделки после окончания монтажных работ?

С. Так точно!

Г. Ну вот, строители жалуются, что они не могут выполнить отделку объекта, потому что не закончены монтажные работы. Но ведь они не закончены, потому что те же строители опоздали со сдачей объекта под монтаж?

С. Никак нет.

(В таком духе беседа продолжается еще минут пять. Суровцев чеканит только ефрейторские «Никак нет», «Так точно», иногда – и то и другое).

Генерал. (откидываясь в изнеможении на спинку стула) Я вас не понимаю. Вы хотите что-нибудь добавить?

Суровцев. Никак нет, товарищ генерал! Разрешите быть свободным?

В приемной, хмуро оглядев начальников отделов, стоящих в очереди на собеседование с генералом, он тихо, спокойно и четко произносит:

– Предупреждаю. Если кто-нибудь из вас захочет поссорить меня со строителями, – голову оторву.

При полном параде

Второй раз Суровцев удивил меня на «обмывании» моего высшего офицерского звания. В гостиничном уютном ресторане был снят отдельный кабинет и накрыт хороший стол человек на 15, из которых 2 человека были мои старые друзья Гена Солин и Боря Мокров. Все были полковники (некоторые – кап «разы»), все при эполетах. После традиционных ритуалов «омовения», Сергей Александрович без всякой натуги стал веселым, неистощимым на выдумки заводилой. Смеялись так, что к нам стали заглядывать из соседних залов: что за фестиваль смеха у моряков? (в парадной авиационной форме был только Гена Солин). Смех легко нейтрализовал некий «перепив», связанный с количеством и качеством тостов настоящего тамады…(Закуски мало не бывает. Бывает мало водки).