Энн Эпплбаум - ГУЛАГ
Другие погибли. Юрий Галансков, тоже подельник Гинзбурга, скончался в 1972 году в лагерной больнице. В заключении у него обострилась язвенная болезнь, от которой он не получал должного лечения[1894]. Марченко умер в 1986 году, возможно, от препаратов, которые ему давали во время голодовки. Еще несколько заключенных умерло (один покончил с собой) во время месячной голодовки в лагере Пермь‑35 в 1974 году[1895]. В 1985‑м в Перми скончался украинский поэт и правозащитник Василь Стус[1896].
Но люди сражались. В 1977 году политзаключенные Перми‑36 так описали свою борьбу:
Мы часто голодаем. В карцерах, в этапных вагонах. В обыкновенные, ничем не знаменательные дни, в дни смерти наших товарищей. В дни чрезвычайных событий в зонах, 8 марта и 10 декабря, 1 августа и 8 мая, 5 сентября… мы слишком часто голодаем. Дипломаты, государственные деятели заключают новые соглашения о правах человека, о свободе информации, об отмене пыток… и мы голодаем, т. к. в СССР все это не выполняется[1897].
Благодаря усилиям диссидентов сведения об их движении все шире распространялись на Западе и протесты звучали все громче. В результате власти взяли на вооружение новый способ воздействия на некоторых арестантов.
Хотя, как я уже отмечала, рассекречено мало архивных документов, относящихся к 1970‑1980‑м годам, некоторые все же стали известны. В 1992 году Владимира Буковского пригласили в Россию из Великобритании, где он жил с 1976‑го, когда его выслали из СССР в обмен на освобождение лидера чилийской компартии. Буковский должен был участвовать в качестве официального эксперта в слушаниях в Конституционном суде России по “делу КПСС” после того, как Компартия опротестовала решение президента Ельцина о ее запрете. Он явился в Конституционный суд с портативным компьютером и ручным сканером. Уверенный, что “таких вещей в России пока никто не видел”, он сидел посреди зала Конституционного суда и спокойно сканировал секретные документы на глазах у всех. Когда оставалось скопировать всего несколько страниц (“Ну как в кино!” – вспоминал позднее Буковский), один из членов Политбюро сообразил, что происходит, и завопил: “Он же там все опубликует!” Буковский сложил свой компьютер, тихо пошел к выходу, поехал в аэропорт и улетел[1898].
Благодаря Буковскому мы знаем, в частности, как проходило в 1967 году – сразу же после его ареста – заседание Политбюро. В особенности поразило Буковского то, сколь многие из присутствующих чувствовали, что “привлечение к уголовной ответственности указанных лиц вызовет определенную реакцию внутри страны и за рубежом”. Ошибкой будет, заключили они, просто арестовать Буковского. Было решено поместить его в психиатрическую больницу[1899]. Началась эпоха психушек.
Использование психиатрии против инакомыслящих имело в России свою предысторию. Русский философ Петр Чаадаев, который написал, в частности, что “Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения всех соседних народов”, был по приказу царя Николая I, заявившего, что его сочинения являются “смесью дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного”, объявлен сумасшедшим и подвергнут домашнему аресту[1900].
После “оттепели” власти СССР начали помещать диссидентов в психиатрические больницы. Эта практика имела для КГБ много преимуществ. Прежде всего, она способствовала дискредитации инакомыслящих как на Западе, так и внутри страны и ослаблению внимания к ним. Если эти люди – не серьезные политические противники режима, а всего-навсего душевнобольные, какие могут быть возражения против их госпитализации?
Советские психиатры приняли активное участие в фарсе. Для объяснения феномена диссидентства был изобретен термин “вялотекущая шизофрения”. Эта форма шизофрении, объясняли специалисты, не ослабляет интеллект и не влияет на внешнее поведение, но является причиной любой борьбы за переустройство советского общества. “Наиболее часто идеи «борьбы за правду и справедливость» формируются у личностей паранойяльной структуры”, – писали два профессора из Института имени Сербского. И далее: “Характерной чертой сверхценных идей является убежденность в своей правоте, охваченность отстаиванием «попранных» прав, значимость переживаний для личности больного. Судебное заседание они используют как трибуну для речей и обращений”[1901].
Руководствуясь таким критерием, почти всех диссидентов можно было записать в сумасшедшие. Писателю и ученому Жоресу Медведеву поставили диагноз “вялотекущая шизофрения с паранойяльным реформаторским бредом”. У него нашли также “раздвоение личности”, связанное с тем, что он работал и как ученый, и как публицист. У первого редактора “Хроники текущих событий” Натальи Горбаневской обнаружили “изменение эмоционально-волевой сферы и недостаточную критику”. Ей тоже поставили диагноз “вялотекущая шизофрения”. Экспертиза психического состояния генерала Петра Григоренко, ставшего диссидентом, установила, что оно “характеризуется наличием идей реформаторства, в особенности в отношении реорганизации государственного аппарата; это сочетается с переоценкой собственной личности, принявшей масштабы мессианства”[1902]. В докладной записке УКГБ по Краснодарскому краю, направленной в ЦК КПСС, говорится: “Многие страдающие психическими заболеваниями пытаются создавать новые «партии», различные организации, советы, готовят и распространяют проекты уставов, программных документов и законов”[1903].
Людей, которых хотели признать психически больными, в зависимости от обстоятельств отправляли в разные учреждения. Некоторых обследовали в спецпсихбольницах МВД, других посылали в специальные отделения обычных психиатрических больниц. Особую роль в преследовании инакомыслящих играл Институт судебной психиатрии имени Сербского, 4‑е отделение которого возглавлял в 1960‑1970‑х профессор Даниил Лунц, занимавший высокое положение[1904]. Он лично обследовал Синявского, Буковского, Горбаневскую, Григоренко, Виктора Некипелова и многих других. “Недаром голубой его мундир украшают две генеральские звезды войск МВД”, – пишет Некипелов[1905]. Некоторые советские психиатры, эмигрировавшие на Запад, утверждали, что Лунц и другие врачи института были искренне убеждены, что их пациенты психически больны. Однако политзаключенные, которые имели с ним дело, в большинстве своем характеризуют его как оппортуниста, послушно исполнявшего задания руководства и ничем не отличавшегося от врачей-преступников, которые проводили бесчеловечные эксперименты над заключенными в нацистских концлагерях[1906].
