Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

В частности, несколько лет назад на Всесоюзном совещании критиков Б.Л. Сучков, наряду с бесспорными и точными положениями, выдвинул и несколько уязвимых, которые как раз и считаются некоторыми критиками «новым словом в науке». Как только он касался вопроса о возможностях реалистической изобразительности, ему изменяли и точность концепции, и продуманность формулировок. «Среди некоторой части литературоведов господствует убеждение, – говорил он, – что реализму вообще, а социалистическому в особенности, свойственна лишь одна форма художественной изобразительности, а именно непременное жизнеподобие образа. Условные формы изображения рассматриваются как отступление от реализма и чуть ли не уступка эстетике модернизма. Причем не исследуется и не учитывается самый характер условности, которая в системе социалистического реализма выражает в сгущенной, заостренной форме сущностные стороны жизни и является одним из видов познания и обобщения реальности».

В этих рассуждениях много случайного. Может показаться, что весь русский реализм, кроме Гоголя, укладывается в форму жизнеподобия. Очень трудно, кроме того, понять, почему это «жизнеподобие» принадлежит преимущественно русской традиции реализма? В теоретических работах давно уже не рассматривали жизнеподобие как буквальное воспроизведение жизненных форм. «Жизнеподобие» всегда включало в себя преобразование этих форм, их, если надо, фантастическое продолжение и развитие – развитие именно в «подобие жизни», а не в ее повторение, – чтобы раскрыть ее сущность.

Обо всем этом, может, и не стоило бы говорить, если бы под видом критики догматического жизнеподобия нам не предлагали очень часто модернистское разрушение жизни, незаметную подмену ее системой интеллектуальных конструкций. Не ощущаются ли отголоски этой тенденции в катаевском «Кубике», историко-«шутейных» романах Окуджавы и некоторых других произведениях? Можно с уверенностью сказать, что такая «условность», сторонники которой пытались навязать ее советской литературе еще в двадцатые годы, не может быть принята нами, сколько бы усилий ни предпринималось для ее внедрения в социалистические литературы со стороны Запада.

Если Б. Сучков, а вслед за ним Д. Марков дали как бы программное обоснование приемлемости неких «промежуточных» форм, а В. Катаев в «Кубике» и некоторых других последних произведениях воплотил эту идею в художественную плоть, то уже в иных выступлениях впрямую проводилась мысль о ревизии реализма, о размывании его берегов.

Ясное понятие «реализм» приобретало характер таинственности и той самой «темноты», против которой выступал М.А. Шолохов в уже цитированных здесь фразах о модерне. Порой высказывались в духе, так сказать, смягченной, закамуфлированной концепции «реализма без берегов».

И вот как раз тогда, когда проблемы истории и теории социалистического реализма стали особенно актуальными и злободневными, Алексей Иванович Метченко издает книгу «Кровное, завоеванное» в издательстве «Советский писатель» в 1971 году.

С первой и до последней страницы автор с научной точностью и объективностью рассказывает об основных устоях русской литературы.

Книга А.И. Метченко остро полемична, актуальна, насыщена огромным фактическим материалом, дающим четкое представление о полувековом процессе развития русской советской литературы в ее историко-теоретическом аспекте. Пожалуй, никому до сих пор не удавалось создать подобного рода историко-теоретическую книгу. Неоценимы заслуги ученого, создавшего ее.

И все-таки не пропадает ощущение, перерастающее потом в уверенность, что А.И. Метченко чуть-чуть выпрямляет порой непостижимые в своей сложности факты литературного процесса, чуть-чуть недостает ему каких-то фактов для большей убедительности и точности тех или иных выводов. Трудно, например, согласиться с А. Метченко, когда он чересчур сурово оценивает творчество А. Белого, Е. Замятина, М. Волошина и др. Об этих художниках говорится поверхностно, а потому и малоубедительно.

Обратимся к авторитету Горького, на которого А.И. Метченко часто ссылается. В письме Каверину Горький, сообщая об остром интересе на Западе к русской литературе и призывая в связи с этим «не посрамить земли русской», упорно работать, пишет: «Я хотел бы, чтобы всех вас уязвила зависть к «прежним» – Сергееву-Ценскому, М. Пришвину, Замятину, людям, которые становятся все богаче словом»... И Евгений Замятин с большой симпатией относился к Горькому, вместе с А. Толстым, Шишковым всегда участвовал в чествованиях Горького. Правда, Горький поругивал Замятина за «Рассказ о самом главном», за «попытки иллюстрировать некую философскую теорию», за «сухую, головную выдумку», за неудачный роман «Мы», дающий возможность толковать его превратно. Но в литературе 20-х годов Евгений Замятин занимает видное место. О нем в последнее время мало говорят, а если говорят, то только в отрицательном смысле. И напрасно. Он принял революцию, оставался в России до 1934 года, деля вместе с рабочими и крестьянами все тяготы революционного времени, стремился сблизиться с эпохой, идти в ногу с веком. И шел он в ногу с революцией до тех пор, пока революция сокрушала старое, столь ему ненавистное. Но судьба Замятина оказалась трагической: радостно отказавшись от прошлого, он не мог включиться в строительство нового. Революция ему близка как художнику. В революции он ощутил новаторское, отбрасывающее все старое, она разрушила сложившийся быт, разбила то, что уродовало, искажало подлинную суть человеческую. Ему было ненавистно то, что он обозначил как уездное. А уездное столь же ненавистно и революции. Его «Уездное», «Островитяне» и ряд рассказов, разоблачающих старые, отжившие нравы и сложившийся быт, навсегда останутся в истории русской культуры. Вот почему непонятна та отрицательная прямолинейность, которая проявилась в работах А.И. Метченко по отношению к Е. Замятину и некоторым другим деятелям русской культуры, таким, как А. Белый, М. Волошин и др.

А.И. Метченко глубоко знает литературные течения дооктябрьской литературы. Приводит так много фактов, разных высказываний и свидетельств, что просто поражаешься эрудиции автора. Однако, приводя многочисленные факты и высказывания, много тонких и глубоких суждений о том, что В.И. Ленин в своей практической и теоретической деятельности даже не пытался «декретировать» реализм, навязывать его как основное художественное направление в новом государстве, сам А.И. Метченко порой допускает такие оценки деятельности некоторых талантливых мастеров русской культуры, которые похожи скорее на декреты, чем на научный анализ.