Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
На острове Роббен я занимался физическими упражнениями в своей тесной камере, однако теперь у меня появилась возможность существенно разнообразить их. В тюрьме «Полсмур» я просыпался в пять часов утра и полтора часа делал упражнения в нашей общей тюремной камере. Я выполнял бег на месте, прыжки со скакалкой, приседания и отжимания на кончиках пальцев. Мои товарищи не относились к числу «жавороноков», поэтому моя утренняя спортивная программа вскоре сделала меня весьма непопулярным субъектом в нашей камере.
Вскоре после прибытия в тюрьму «Полсмур» меня навестила Винни, и я с радостью обнаружил, что зона для посещения здесь намного лучше и современнее, чем на острове Роббен. Здесь был большой стеклянный барьер, через который можно было видеть посетителя выше пояса, и микрофоны гораздо выше по качеству, благодаря которым не приходилось напрягаться во время разговора. Широкое стекло давало, по крайней мере, иллюзию большей близости, а в тюрьме иллюзии могут приносить определенное утешение.
Моей жене и семье было гораздо легче добираться до тюрьмы «Полсмур», чем до острова Роббен, и это имело огромное значение. Лучшие условия общения во время свиданий также являлись признаком определенного уважения к заключенным. Визиты Винни чаще всего контролировались уорент-офицером Джеймсом Грегори, который раньше являлся цензором на острове Роббен. Я не очень хорошо знал его, однако он прекрасно знал нас с Винни, поскольку отвечал за проверку нашей входящей и исходящей почты.
В тюрьме «Полсмур» я лучше узнал Джеймса Грегори и, к своему удивлению, обнаружил, что он отличается от типичного надзирателя. Джеймс Грегори был вежлив и мягок, к Винни обращался вежливо и почтительно. Он не рявкал: «Время вышло!» – а говорил: «Миссис Мандела, у вас есть еще пять минут».
В Библии говорится, что сады предшествовали садовникам, однако в тюрьме «Полсмур» все было по-другому. Здесь я создал сад, который принес мне душевное спокойствие. Он стал моим способом вырваться из того монолитного бетонного мира, который окружал нас. Через нескольких недель после появления в тюрьме «Полсмур», осмотрев всю площадку на крыше здания и убедившись, что она весь день освещается солнцем, я решил разбить здесь сад и получил на это разрешение представителя тюремной администрации. Я попросил для этих целей шестнадцать пустых бочек из-под масла, каждая емкостью 44 галлона[101], которые я разрезал пополам. Затем я заполнил каждую половинку влажной почвой, создав фактически тридцать два гигантских цветочных горшка.
Я посадил в них лук, баклажаны, разные сорта капусты, фасоль, шпинат, морковь, огурцы, брокколи, свеклу, салат, помидоры, перец, клубнику и многое другое. В самый разгар моей сельскохозяйственной активности у меня была небольшая ферма с почти девятью сотнями растений. Этот сад был намного больше, чем тот, за которым я ухаживал раньше на острове Роббен.
Некоторые семена я приобрел сам, некоторые (например, брокколи и моркови) мне дал представитель тюремной администрации, бригадный генерал Манро, который очень любил овощи. Надзиратели также дали мне семена некоторых овощей. Кроме того, они снабдили меня отличным навозом для удобрения.
Каждое утро я надевал соломенную шляпу и грубые перчатки и два часа работал в саду. Каждое воскресенье я поставлял на тюремную кухню свои овощи, чтобы их использовали для других заключенных. Я также отдавал достаточно много своего урожая надзирателям, которые обычно приносили целые сумки, чтобы забрать свою порцию свежих овощей.
В тюрьме «Полсмур» у нас было меньше проблем, чем на острове Роббен. Бригадный генерал Манро был порядочным и отзывчивым человеком, который приложил много усилий, чтобы убедиться в том, что мы обеспечены минимумом необходимого. Тем не менее небольшие проблемы иногда все же возникали. В 1983 году, во время визита Винни и Зиндзи, я упомянул, что мне дали ботинки на размер меньше и поэтому мне сдавливало палец. Винни обеспокоилась этим, и вскоре, как я узнал, в прессе появились сообщения о том, что у меня ампутировали палец на ноге. Из-за трудностей общения информация из тюрьмы зачастую преувеличивается средствами массовой информации. Если бы я просто мог позвонить своей жене и сказать ей, что с моей ногой все в порядке, такой путаницы не произошло бы. Некоторое время спустя меня навестила Хелен Сазман, которая не преминула спросить о моем пальце. Я решил, что лучшим ответом будет демонстрация, поэтому снял носок, поднес босую ногу к стеклу и пошевелил пальцами ног.
Мы постоянно жаловались на сырость в нашей камере, из-за которой можно было простудиться. Позже, как мне стало известно, в южноафриканской прессе появились сообщения о том, что нашу камеру затопило.
Что касается наших жалоб и претензий, то следует отметить следующий момент. Мы, связавшись с другими заключенными, выдвинули наше основное требование: чтобы с нами обращались как с политическими заключенными.
В мае 1984 года меня посетили Винни, Зенани и ее младшая дочь. Это был весьма необычный визит. За его организацию отвечал уорент-офицер Грегори, который вместо того, чтобы отвести меня к общей зоне для посещений, провел меня в отдельную комнату, в которой находился только небольшой стол. Там не было никакого разделительного стекла. Как объяснил уорент-офицер Грегори (в присущей ему мягкой манере), тюремная администрация внесла определенные изменения в правила и решила организовать так называемые контактные визиты.
После этого он вышел на улицу, чтобы встретиться с моей женой и дочерью, и попросил разрешения поговорить с Винни наедине. Винни по-настоящему испугалась, когда Грегори отвел ее в сторону. Она решила, что я серьезно заболел и что он хочет ей об этом сообщить. Однако Грегори проводил ее до двери комнаты для контактных визитов, и мы не успели опомниться, как оказались в объятиях друг друга. Я смог поцеловать и обнять свою жену впервые за все эти долгие годы. Это был момент, о котором я так долго мечтал. Я словно оказался на небесах. Казалось, Винни была со мной целую вечность. Стояла полная тишина, если только не считать стука наших сердец. Мне не хотелось отпускать ее из своих объятий, однако потом я обнял свою дочь, а затем взял ее ребенка и
