Илья Амурский - Матрос Железняков

— Проводите его к товарищу Пожарову.

Часовой повел Железнякова в город, в Кронштадтский Совет.

— Не беспокойся, братишка, сейчас вот придем к товарищу Пожарову. Он человек понимающий, душевный… — говорил часовой Анатолию.

— Кто это такой, ваш Пожаров? — спросил Анатолий.

— Матрос-большевик, депутат нашего Кронштадтского Совета. Сейчас он во всем с тобой разберется.

Убедившись при разговоре, что перед ним тот самый Железняков, который из-за преследования самодержавия вынужден был оставить военную службу и перейти на нелегальное положение, Пожаров обрадованно воскликнул:

— Так вот ты какой орел! Много, много рассказывал о тебе товарищ Груздев…

— Груздев? Федор? Где он сейчас?

— Сейчас его нет здесь. Выехал на сухопутный фронт. Надо разъяснять солдатам правду о нашем Кронштадте. Ты, наверное, знаешь, читал в газетах, какую клевету распространяют о нас?

— Знаю. Сегодня, когда добирался сюда, на пароходе видел делегацию солдат от двенадцатой армии. Я им твердо заявил, что кронштадтцы никогда не были и не будут предателями революции!

Пожаров одобрительно сказал:

— Вижу, что ты из тех, кто не подведет нас, кто будет драться за нашу революционную балтийскую честь!

Железняков заверил с пафосом:

— Товарищ Пожаров, прошу передать всем членам Центробалта, что матрос Железняков снова в боевом строю и не пожалеет своей жизни для борьбы с контрой!

— Скажи мне, что ты сейчас хотел бы делать, где служить? На корабле или в какой-нибудь береговой части?

С небольшой заминкой Анатолий ответил:

— Думаю пойти в машинную школу сдавать экзамены. Ведь я и в бегах все время не расставался с учебниками. Хочу быть механиком на революционном корабле!

— Молодчага! Будем надеяться, что экзамен ты выдержишь. По нашему настоянию начальник всех морских сил Кронштадта издал приказ: каждый желающий держать экзамен по специальности, даже если он не обучался в школе, но имеет практический опыт, должен быть допущен к экзаменам.

— Вот здорово! — просиял Железняков. — А насчет опыта… — Он показал Пожарову свои руки, покрытые мозолями.

— Все понятно. А к какой партии принадлежишь? — спросил Пожаров.

— В партию я еще не вступил… — тихо ответил Железняков.

Видя смущение Анатолия, Пожаров дружелюбно добавил:

— Ну ладно, об этом мы с тобой поговорим в следующий раз. А вот как быть с новой флотской книжкой? — И после минутного раздумья сказал: Ладно, приходи завтра сюда. Я поговорю о тебе с начальником штаба. Пока же напишу-ка я тебе записку. Иди к начальнику порта, там получишь новое обмундирование, а то ты… в такой робе совсем не похож на военного моряка.

Проходя по улицам и набережным, Железняков видел, как изменился Кронштадт.

Крепость переживала волнующие дни новой жизни. Казалось, даже волны Финского залива стали веселее плескаться у гранитных стенок старинного порта Кроншлот, звонче рассыпались по гаваням корабельные склянки. Всюду красные знамена и плакаты с революционными лозунгами. Сорваны у входов в Петровский парк старые дощечки с надписью: «Вход собакам и матросам запрещен».

Проходя через Якорную площадь, Железняков обратил внимание на памятник адмиралу Макарову. В бронзовой руке прославленного русского флотоводца краснел флажок…

Из порта Анатолий вышел в полной матросской форме и решительно направился к зданию Морского инженерного училища. Объявления, расклеенные по городу, звали матросов и солдат гарнизона на общебазовое собрание.

Исполнительный комитет Кронштадтского Совета собрал представителей всех воинских частей крепости, чтобы обсудить ответы на пять вопросов, заданных от лица Временного правительства приехавшими в Кронштадт министрами Скобелевым и Церетели:

об отношении Кронштадта к центральной власти; о правительственном комиссаре; о военных и морских начальниках; об органах местного самоуправления; об арестованных комиссарах.

Часовые не пропускали Железнякова в зал, требуя предъявить документы.

Собрание уже началось. Слышно было, как в зале выступали ораторы. А представители частей все еще прибывали и прибывали.

Железняков не отходил от двери и настойчиво доказывал, что ему обязательно надо быть на этом собрании.

— Не имеем права пустить тебя, если у тебя нет никакого…

Этот диалог между часовым и Железняковым прервал подошедший Пожаров.

— Что случилось, товарищ Железняков?

— Не пропускают меня, — с досадой сказал Железняков. И прибавил: — Вот так свобода…

— Правильно поступают, — улыбнулся Пожаров. — У нас порядок строгий. И, обратившись к матросу с красной повязкой на рукаве, сказал: — Пропустите товарища.

Матрос приложил руку к бескозырке:

— Есть пропустить, товарищ Пожаров!

Анатолий с трудом протиснулся сквозь плотно спрессованную людскую массу и стал в углу зала. Прения разгорались. Один за другим поднимались на сцену ораторы. Говорили представители большевистской партии и эсеры, меньшевики и анархо-синдикалисты.

Железняков пристально всматривался в ряды, надеясь увидеть кого-либо из своих старых товарищей.

— Как фамилия вон того, в студенческой тужурке? — тихо спросил он стоявшего рядом с ним коренастого матроса.

— О ком спрашиваешь? — спросил тот, продолжая смотреть вперед.

— Да о председателе, — сказал Железняков. Матрос повернул голову и уставился на Железнякова:

— Ты что, товарищ, с луны свалился? Не узнал Рошаля?

Анатолий смутился. Так вот он какой, председатель Кронштадтского комитета партии, любимец матросов!

Еще в Новороссийске он читал, как в буржуазных газетах враги революции клеветали на Семена Рошаля. Но даже самые бессовестные писаки не могли скрывать того, что это большевик железной стойкости, непримиримый к своим политическим противникам, преданный всем сердцем Ленину…

Под выкрики «Позор!», «Предатели!» и пронзительный свист матросов и солдат произносил речь лидер кронштадтских эсеров Брушвит. Анатолий старался пробиться ближе к сцене.

— Не слушайте большевиков, — уговаривал эсер. — Они предатели революции. Их руководители приехали в запломбированном вагоне из Германии.

Дальше уже ничего нельзя было разобрать. Зал взорвался протестующими голосами: «Довольно!», «Долой!», «Демагогия!».

Вместе со всеми кричал и Анатолий. А когда шум начал стихать, он потребовал:

— Дайте слово! — И стал пробиваться ближе к президиуму. — Прошу слова! — повторил он еще решительнее.

Зал притих. Рошаль поднялся с места.

— Вы хотите выступить, товарищ? — обратился он к Железнякову.