Иван Рахилло - Московские встречи

Он засмеялся, загрохотав, точно якорный канат в клюзе.

Примета в Архангельске. Если чайки сидят на воде, значит в море разыгрывается шторм.

Справка. При циклоне в северном полушарии частицы воздуха вращаются против движения часовой стрелки. И наоборот, в южном частицы воздуха не вращаются по кругам, но имеют спиральное движение.

Любовь освежает сердце.

Собачья вахта — с полуночи до 4 часов утра.

Твою честность и в бинокль не увидишь.

Прозвище одного штурмана — Карболовая Кислота.

Ром «Мухобой». В Англии есть такой ром — один пьёт его, а семеро пьяны бывают.

Подстрижен «под карусель».

— Я тебе только два зуба оставил. Чтоб сахар грызть…

— Я за работой машины слежу — слухом, глазами, носом, руками. Четырьмя чувствами. Я по запаху чувствую, когда загорается подшипник.

На Новой Земле. Названия ветров у поморцев: «сток» — юго-восточный, «полуночник» — северный, «обеден инк» — южный.

Запись в десять строк в одном из таких блокнотов впоследствии выросла в повесть «Женщина в море».

Каждое утро, входя в столовую, Алексей Силыч громко приветствует всех и весело потирает руки:

— Итак, эскадра отправляется в поход…

Он встаёт ещё затемно и до завтрака успевает написать полстраницы. Работает Новиков-Прибой медленно, трудно, и если за день ему удаётся написать полторы-две страницы, он бесконечно доволен и счастлив. «Когда я сажусь за работу, — говорит он, — то всегда представляю, что это моя последняя книга. Поэтому и надо написать её как можно лучше. Тут уж изо всех сил стараешься». Вся наша коммуна в курсе похода 2-й Тихоокеанской эскадры, с которой Новиков-Прибой направлялся на Дальний Восток. Задают вопросы, интересуются отдельными моментами плавания, и Алексей Силыч с большой охотой начинает делиться своими воспоминаниями, а рассказчик он удивительный.

Как-то к нам в дом приблудилась чья-то собака, и Алексей Силыч в связи с этим вспомнил одну историю.

— Однажды, когда наш катер отваливал от пристани, с берега на корму прыгнул чей-то пес. Масть у этой дворняги была бурая, уши стрелой, хвост бубликом. Пёс радостно вилял хвостом и умильно заглядывал всем в глаза. «Вероятно, отстал от какого-нибудь корабля», — решили матросы и взяли его на наш броненосец. Но как назвать пса?.. Так как знакомство это состоялось во вторник, его назвали Вторником. Собака стала членом экипажа.

Море Вторник любил преданным чувством. Сядет, бывало, на юте и часами глядит на него, будто художник или поэт-лирик. Иногда он отправлялся с нами на берег прогуляться, но как только раздавалась команда об отправлении обратного катера, он со всех ног мчался на пристань, чтобы успеть на корабль.

Перед походом нашу эскадру посетил Николай II. Вторника загнали в машинное отделение. И вот когда царь должен был оставить корабль, вахтенный начальник громко скомандовал:

«Катер к правому трапу!»

Пес, услыхав знакомую команду, вырвался на верхнюю палубу и с радостным лаем бросился к трапу, обгоняя коронованного гостя и всю его свиту. Боже, надо было видеть лица наших адмиралов, чтобы понять весь ужас положения! Ведь пёс в своём собачьем порыве мог столкнуть его императорское величество с трапа прямо в воду!

Великий князь укоризненно поглядел на командующего эскадрой, Рожественский — с медвежьей свирепостью на своих подчиненных, а командир нашего корабля даже полуприсел от немого ужаса.

Царь уже был на нижней ступеньке трапа, как к его ногам кубарем скатился Вторник. Николай, обеспамятев от испуга, ухватился за поручни, но, опомнившись, ласково улыбнулся и соизволил сказать:

«Какая милая собачка!»

Вся царская свита моментально заулыбалась, зашумела:

«Какой умница!»

«Какой редкий красавец!»

А командующий эскадрой Рожественский заметил басом:

«Собака-патриот!»

Видно было, что в этот момент многие из офицеров завидовали счастью нашей бурой дворняги.

Зачерпывая деревянной ложкой гречневую кашу, Новиков-Прибой неожиданно останавливается и, озарённый какой-то мыслью, радостно восклицает:

— Но это же находка! Эту сцену можно отлично вставить в роман… Вот что значит, когда работаешь над книгой: как ласточка, каждую соломинку, каждое событие тянешь на постройку своего гнезда. Не приблудись к нам этот пес, может, я и не вспомнил бы про нашего Вторника.

И Алексей Силыч на радостях предлагает зачислить бездомного пса на довольствие и окрестить его Находкой. Находка стал сторожем Малеевки.

Мы на лесной опушке. Прозрачный весенний вечер полон таинственных шорохов, где-то в овраге переливчато позванивает робкий ручеёк. Стоишь, вслушиваешься в эту чуткую, задумчивую тишину и невольно ловишь себя на желании найти какие-то особые слова, с чем-то сравнить этот вечер.

Синий воздух, ветер, шум хвои, первые несмелые звезды — всё так просто и так правдиво, что не нуждается ни в каких сравнениях и метафорах. И тут особенно чётко понимаешь, почему Новиков-Прибой всегда пишет без вычурностей и ненужных изысков: у художника, друга природы, простота — первое и несомненное достоинство. И трудно сразу вспомнить кого-либо из наших писателей, кто бы уделял общению с природой столько времени, как Новиков-Прибой. Поля, простор, лес, река, костёр, ружьё, море, ветер, труд, настойчивость, дружба — вот понятия, с которыми ему чаще всего приходится встречаться в действительности.

Алексей Силыч стоит под берёзой и рассказывает новую, ещё не написанную главу из своего будущего романа.

Он рассказывает её уже не в первый раз, но мы знаем, что ему необходимо высказаться вслух, чтобы уяснить для себя все подробности и обстоятельства событий, и с каждым последующим вариантом глава становится богаче, красочнее, обрастает новыми художественными деталями. Так мне довелось прослушать почти всю «Цусиму» задолго до её появления на свет.

Не все писатели работают таким образом, даже, наоборот, большинство предпочитает не делиться ни с кем своими планами и, тем более, творческим процессом. Редко, под большой тайной удается иногда заглянуть в эту святая святых того или иного товарища. И такая откровенность — верный признак самого большого доверия.

Новиков-Прибой задумал «Цусиму», как записки очевидца, от первого лица. Но вскоре его стали одолевать сомнения.

— Во время похода и Цусимского сражения я находился на «Орле». Следовательно, я имею право описывать лишь то, что происходило на борту моего корабля. А как же быть с остальными героями с других кораблей? — задавал он вопрос и не находил ответа.