Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета.

В начале ноября, примерно за две недели до моего официального возведения [на трон], в Лхасу прибыл мой старший брат. Я почти не знал его. Будучи Такцером Ринпоче, он стал настоятелем монастыря Кумбум, где я провел те самые одинокие первые восемнадцать месяцев после моего обнаружения. Лишь взглянув на него, я понял, что он очень много перенес. Брат был в ужасном состоянии, крайне напряжен и встревожен. Он даже заикался, когда рассказывал мне свою историю. Так как Амдо, провинция в которой мы оба родились и в которой расположен Кумбум, находится в близком соседстве с Китаем, она быстро подпала под контроль коммунистов. Едва это случилось, он немедленно был взят под домашний арест. Деятельность всех монахов подверглась ограничениям, а сам он оказался, по существу, заключенным в своем монастыре. В то же время китайцы стали пытаться внушить ему коммунистический образ мыслей и обратить в свою веру. У них был план отпустить его в Лхасу, если бы он согласился убедить меня признать над собой власть Китая. А в случае, если бы я стал упорствовать, он должен был убить меня. За это обещалось вознаграждение. Дикое предложение. Во-первых, мысль об убийстве любого живого существа враждебна для всех буддистов. Поэтому предположение о том, что он мог бы действительно совершить убийство Далай-ламы в личных целях, показывает, что китайцы не имели никакого представления о характере тибетцев.

По прошествии года, в течение которого брат видел, как его общину громят китайцы, он постепенно пришел к выводу, что должен бежать в Лхасу, чтобы предостеречь меня об уготованной Тибету участи, если китайцы захватят нас. Единственным способом осуществить это было притвориться, что он принял их предложение. Потому брат наконец согласился на сделку с ними.

Я слушал его открыв рот. До сих пор я почти ничего не знал о китайцах. И еще меньшее представление я имел о коммунистах, хотя и слышал, что они принесли страшные бедствия народу Монголии. Кроме того, я знал только то, что собрал по крохам со страниц журнала "Лайф", номер которого попал в мои руки. Но теперь благодаря брату мне стало ясно, что они не только нерелигиозны, но на самом деле препятствуют религиозной практике. Я очень испугался, когда Такцер Ринпоче сказал, что наша единственная надежда заключается в том, чтобы добиться поддержки за рубежом и противостоять китайцам силой оружия.

Будда проповедовал отказ от убийства, но указал, что в определенных обстоятельствах оно может быть оправдано. По мнению моего брата, сейчас обстоятельства были именно таковы. Поэтому он откажется от своих монашеских обетов, снимет с себя монашескую одежду и поедет за границу в качестве тибетского эмиссара. Он попытается заключить соглашение с американцами и считает, что они обязательно поддержат идею свободного Тибета.

Я был потрясен всем услышанным, но прежде, чем смог возражать, он стал убеждать меня покинуть Лхасу. Хотя некоторые люди говорили мне то же самое, поддерживали эту точку зрения немногие. Но брат просил меня последовать его совету независимо от мнения большинства. Опасность велика, сказал он, и я ни в коем случае не должен попасть в руки китайцев.

После нашей встречи брат беседовал с разными членами правительства до своего отъезда из столицы. Я видел его еще один или два раза, но никак не смог изменить его решения. Страшные испытания, перенесенные в течение последнего года, убедили его в том, что другого пути нет. Впрочем, я не слишком много об этом думал, у меня хватало собственных забот. До церемонии возведения на трон оставалось несколько дней.

По этому случаю я решил объявить всеобщую амнистию. В день моего восшествия на трон все заключенные отпускались на свободу. Это означало, что тюрьма в Шоле теперь опустеет. Мне было приятно, что я имею возможность сделать это, хотя были моменты, когда я и жалел о том, что тюрьма опустела. У меня больше не было маленьких радостей нашей незамысловатой дружбы. Когда я направлял свою подзорную трубу на тюремный двор, он был пуст, если не считать нескольких собак, подбирающих объедки. Как будто бы ушла какая-то частица моей жизни.

Утром 17-го числа я встал на час или два раньше, чем обычно, было еще совсем темно. Когда я одевался, Мастер Одежд вручил мне кусок зеленой ткани, чтобы я обернул его вокруг талии. Это было сделано по совету астрологов, которые считали, что благоприятен будет зеленый цвет. Я отказался от завтрака, так как знал, что церемония будет долгой, и не хотел, чтобы меня отвлекал какой-нибудь "зов природы". Однако, астрологи поставили условие, что я должен съесть яблоко перед началом церемонии. Помню, что с трудом проглотил его. Покончив с этим, я отправился в храм, где на рассвете должно было состояться возведение на трон.

Это событие представляло собой, должно быть, блестящее зрелище: присутствовало целиком все правительство, а также различные иностранные представители в Лхасе, все были облачены в свои самые торжественные и красочные одеяния. К сожалению, было очень темно, и я не мог разглядеть многих деталей. Во время церемонии мне вручили Золотое Колесо, символизирующее принятие светской власти. Однако, кроме этого, я мало что помню — за исключением настоятельной и все возрастающей потребности опорожнить свой мочевой пузырь. Это астрологи были виноваты. Ясно, что причина проблемы состояла в их идее дать мне съесть яблоко. Я им всегда не слишком верил, а этот случай еще усилил мое нелестное о них мнение.

Я всегда считал, что поскольку самые важные дни в жизни человека — его рождение и смерть — не могут быть установлены по совету астрологов, то не стоит беспокоиться насчет каких-то других. Однако это лишь мое личное мнение. Оно не означает, что я хочу заставить тибетцев отказаться от использования астрологии. Астрология имеет большое значение с точки зрения нашей культуры.

Тем не менее мое положение в этой ситуации становилось все хуже. Наконец, я послал записку гофмейстеру, в которой просил его заканчивать побыстрее. Но наши церемонии длинны и сложны, и я стал бояться, что они никогда не кончатся.

Когда, наконец, процедура завершилась, я оказался неоспоримым лидером шестимиллионного народа, стоящего лицом к лицу с угрозой самой настоящей войны. А мне было только пятнадцать лет. Складывалась невероятная ситуация, но я видел свой долг в том, чтобы избежать подобного бедствия, если это хоть как-то осуществимо. Моей первой задачей было назначить двух новых премьер-министров.

Причина необходимости назначить двух заключалась в том, что в нашей правительственной системе каждая должность начиная от премьер-министра исполнялась мирянином и монахом. Это шло еще со времен Великого Пятого Далай-ламы, который был первым, кто принял светскую власть в дополнение к своему положению духовного главы государства. К сожалению, хотя такая система и хорошо работала в прошлом, она безнадежно устарела в двадцатом веке. Кроме того, как я уже упоминал, после почти двадцати лет регентского правления, правительство совершенно погрязло в коррупции.