Сборник Сборник - Рассказы о Сталине

Товарищ Сталин не только ставил все на правильную политическую линию, но с хозяйственной стороны так тонко предусматривал всякую подробность, будто у него никогда никаких дел не было, кроме колхозных, а он ведь возглавляет всю международную революцию. На всей земле по его указаниям будет строиться жизнь, а он не забывает таких вещей, как тяпка и коса, когда говорит об инвентаре, необходимом каждому колхознику дома.

Я сам выступал по вопросу о приусадебных землях колхозников. Товарищ Сталин спросил меня, из какого я района, какие усадьбы сейчас имеются в нашем районе у колхозников. Такие вопросы он задавал и другим выступавшим. Мнения высказывались разные: и за большие усадьбы и за маленькие. Но вот берет слово товарищ Сталин и начинает говорить. Не просто говорит, а все взвешивает. Взвешивает то, что говорилось на самом съезде, и то, что говорилось на комиссии, и какие где земли, и что сеют. Говорил по всем районам, будто там жил. И все время подчеркивал, что, заботясь об общем, колхозном, нужно заботиться о каждом колхознике. Одна женщина говорила о цветах, что, мол, надо перед окном цветы посадить-тоже требуется земля. Сталин и это принял во внимание. Тут я понял, что неправы те руководители отдельных колхозов, которые говорят колхознику: «Крыша-это не наша забота, это мелочь, и без этого социализм можно построить». Сталин не так учит коммунистов.

Дивуюсь я. «Как это раньше, — говорю себе, — ты не понимал простой вещи? Партия заботилась и заботится о тебе самом и о всех миллионах трудящихся. Социализм — это твоя лучшая жизнь, а устав, который выработан под руководством товарища Сталина, — это закон прекрасной жизни».

П. Кургас

Г. Байдуков. Я видел Сталина

В первый раз близко я видел этого великого человека в 1934 году, когда окончился первомайский парад на Красной площади. Я тогда служил летчиком.

2 мая мы выстроили свои четырехмоторные корабли на Центральном аэродроме имени Фрунзе, а сами по подразделениям стояли в ожидании дорогих гостей. Товарищи Сталин, Ворошилов и Горький долго обходили ряды. Впереди, спокойной походкой, немного расставляя, как моряк, ноги в стороны, шел товарищ Сталин. Он то поднимал вверх приветливо правую руку, то прятал ее за борт шинели и внимательно вглядывался в лица бойцов. Здесь я впервые близко увидел его чуть улыбающиеся глаза.

С тех пор прошло довольно много времени. Однажды, после испытательного полета, я только что посадил машину на аэродром, сижу с механиком и разговариваю с ним о величине компенсатора руля поворотов. Вдруг подъезжает автомобиль с директором завода. Директор приглашает в свой кабинет. Сообщает, что едем на заседание в Кремль.

Когда мы вошли в зал, заседание было в полном разгаре. Товарищ Ворошилов говорил речь. На председательском месте сидел товарищ Молотов. Товарищ Сталин стоял у окна и набивал табаком свою любимую трубку. Он внимательно посмотрел на нас. Я сел за стол. Сталин сказал:

— Ну вот, пусть директор расскажет о своей машине.

Директор рассказал, как идет работа на нашем заводе, подробно познакомил присутствующих с особенностями машины, только что выпущенной заводом.

— Кто у тебя летал на этой машине? — спросил товарищ Сталин.

— Моисеев и Байдуков, товарищ Сталин. Они здесь присутствуют, — ответил директор.

— Ну, Байдуков, расскажите нам о машине. Чем она вам нравится? Что у нее плохого? — и посмотрел на меня, когда я проходил к модели нашего самолета.

Сталин подошел ближе. Он поглядывал то на меня, то на модель, как бы решая: действительно ли я толковый человек?

Можно ли довериться мне как испытателю самолетов?

Я старался рассказать о машине все так, как мне это представлялось с точки зрения летчика. Товарищ Сталин задавал такие сугубо профессиональные вопросы, касающиеся самолетостроения, что я частенько задумывался, чтобы опрометчивым ответом не «ввести в заблуждение» этого простого и величайшего человека, вождя народов.

И здесь я заметил, что Сталин — это человек, который любит послушать, любит посоветоваться с людьми, имеющими непосредственное дело с машиной — самолетом, комбайном, отбойным молотком.

Второе, что меня поразило, — это то, что товарищ Сталин знает детально вопрос, интересующий его. Откуда человек, занятый делами государственной важности, знает тонкости авиамоторостроения и летного дела? От многогранной культуры и от гениального, всеобъемлющего ума идет эта прозорливость.

И, наконец, третье, что я заметил при этой встрече с товарищем Сталиным, — это его забота о человеке. Наше летное дело — профессия сложная и иногда опасная. Сталин во время заседания допытывался от конструкторов и летчиков: а как этот самолет, не опасен ли при вынужденной посадке? Можно ли из него свободно выпрыгнуть с парашютом? Удобно ли экипажу работать? И если получал отрицательный ответ, начинал спокойно, но весьма внушительно доказывать, что самолет, опасный для жизни, не есть советский самолет, что его нужно выбросить или переделать так, чтобы люди, самый ценный капитал в жизни, были окружены максимальными удобствами. В авиации нет мелочей. Из-за мелочей часто гибнут люди. Этого мы не можем допускать.

Внимание к человеку, огромное, неизмеримое человеколюбие-это третье, что я заметил у товарища Сталина на деловом заседании.

Из-за гор выглянуло солнце. Курорт Сочи начал свою жизнь с мацеетинских ванн, купаний, прогулок и теннисных встреч.

Наша дача, как всегда, пробудилась с восходом солнца. Моя дочь Эммочка в семь часов уже кричала над моим ухом.

День намечался ясный, веселый. В девять утра послышался басистый голос Чкалова. Чкалов уславливался с одним из отдыхающих о предстоящей партии на биллиарде.

Беляков занимался французским языком. Я с дочкой убежал на теннисную площадку.

В десять часов все сидели за завтраком. Вдруг раздался телефонный звонок. К аппарату вызвали Чкалова. Он вышел в коридор и спустя несколько минут позвал меня. Я увидел взволнованное лицо Валерия. Это было необычайно для меня.

— Слушай, Егор, товарищ Сталин сегодня в шестнадцать часов приглашает нас с женами в себе, — сказал Валерий тихим, взволнованным голосом.

— Что ты с утра начинаешь фантазировать? — И я повернул было прочь.

Но выражение глаз моего друга и его слегка вздрагивающие пальцы, потянувшиеся к коробке за папиросой, заставили меня поверить, что, может быть, он и не шутит. Да и разве можно шутить такими вещами?

И мною овладело волнение. Сердце забилось частыми радостными ударами.