Саймон Монтефиоре - Потемкин

Вероятно, многие молодые офицеры при дворе считали себя влюбленными в Екатерину, а многие притворялись, что питают к ней чувства из карьерных соображений. Десятки поклонников, включая Захара Чернышева и Кирилла Разумовского, влюблялись в императрицу и выслушивали ее мягкую отповедь. Но Потемкин не желал мириться ни с условностями двора, ни с господством Орловых. Он шел дальше всех. Многие придворные тайно роптали против братьев-цареубийц. Потемкин открыто щеголял своей дерзостью. Он презирал придворную иерархию задолго до того, как сам вознесся на ее вершину. Он подшучивал над шефом тайной полиции. Вельможи настораживались при появлении Шешковского, а Потемкин, весело смеясь, спрашивал: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?»[81]

Вести себя таким же образом по отношению к Орловым он мог только с молчаливого согласия Екатерины. Ей ничего не стоило его остановить — но она этого не делала. Это было почти жестоко с ее стороны, потому что тогда, в 1763-1764 годах, перспектива сделаться ее любовником была для Потемкина совершенно неочевидна. Он был слишком молод; Екатерина не могла принимать его всерьез. Она любила Григория Орлова, и для нее, как потом она сама будет говорить Потемкину, много значили привычка и преданность. О красивом и бравом, хотя и не особенно одаренном Орлове она, уже после расставания с ним, писала, что «сей бы век остался, естьли б сам не скучал».[82] Тем не менее, она не скрывала, что испытывает некоторую симпатию к Потемкину. А камер-юнкер делал все возможное, чтобы встречаться с ней как можно чаще.

Каждый день Екатерина вставала в 7 часов утра. Если ей случалось подняться раньше, она сама затапливала камин, чтобы не будить слуг. До 11 часов работала, либо одна, либо с министрами или секретарями, в 9 часов иногда давала аудиенции. Она собственноручно писала письма своим корреспондентам: Вольтеру, Дидро, доктору Циммерману, госпоже Бьельке, барону Гримму — и сама шутила, что страдает графоманией. Ее теплые, живые письма полны юмора, хотя иногда чуть тяжеловесного. Восемнадцатый век — век эпистолярный. Стиль и содержание писем составляли предмет особой гордости и заботы представителей большого света. Письма авторитетных сочинителей — принца де Линя, Екатерины, Вольтера — переписывались и читались в европейских салонах.

Екатерина сама составляла проекты указов и распоряжений. В середине 1760-х годов она уже набрасывала свой Наказ комиссии для составления нового Уложения законов, которая соберется в 1767 году. С юного возраста она делала обширные выписки из книг, особенно из Беккариа и Монтескье (это свое увлечение она именовала «легисломанией»).

В 11 часов государыня совершала туалет, приглашая к себе в спальню наиболее приближенных особ, например, Орловых. Затем нередко она отправлялась на прогулку — в теплое время она любила Летний сад, где к ней могли свободно подходить жители столицы; например, когда Панин устроил там Казанове встречу с императрицей, ее сопровождали только Григорий Орлов и две фрейлины. В час дня императрица обедала, в половине третьего возвращалась в свои апартаменты до шести: это был «час любовника» — она принимала Орлова.

Если вечером имело место собрание, она одевалась и выходила. Мужчины носили длинный камзол «а ля франсез», а женщины — платья с длинными рукавами, с твердым корсажем на китовом усе и небольшим шлейфом. Отчасти потому, что это отражало русское богатство и любовь к роскоши, отчасти потому, что новый двор стремился самоутвердиться, кавалеры и дамы соревновались в количестве и размере брильянтов — на пуговицах, пряжках, ножнах шпаг, эполетах и на полях шляп. Лица обоего пола носили ленты российских орденов; сама Екатерина любила показываться с лентой Андреевского ордена — красной с серебряной нитью и алмазами — и св. Георгия через плечо, Александра Невского, св. Екатерины и св. Владимира на шее и двумя звездами — Андреевской и Георгиевской — на левой стороне груди. Вкус к богатым платьям Екатерина унаследовала от двора Елизаветы. Она любила роскошь, понимала ее политический смысл и не жалела на нее денег — однако никогда не доходила до расточительности своей предшественницы. Понимая, что чрезмерный блеск только умаляет ту власть, которую призван подчеркнуть, со временем она приняла более сдержанный стиль.

Дворец охранялся снаружи гвардейцами, а покои государыни — специальным элитным подразделением, сформированным Екатериной в 1764 году из дворян — шестьюдесятью кавалергардами, в синих бархатных мундирах с серебряным шитьем и тяжелых серебряных шлемах с высоким плюмажем.

По воскресеньям происходили куртаги; по понедельникам представления французских комедий; по четвергам обычно французская трагедия и балет; по пятницам и субботам во дворце часто устраивались маскарады. На эти многолюдные, почти публичные празднества собиралось до 5000 гостей. Кто опишет такой вечер лучше Казановы?

«Все, по справедливости, кажется мне пышным, великолепным и достойным восхищения. Три или четыре часа проходят незаметно. Я слышу, как рядом маска говорит соседу:

— Гляди, гляди, государыня; она думает, что ее никто не признает, но ты сейчас увидишь Григория Григорьевича Орлова: ему велено следовать за нею поодаль.

...Сотни масок повторили то же, делая вид, что не узнают ее. [Орлова] все признавали по высокому росту и голове, опущенной долу».[83]

Екатерина любила наряды и маски. Она сама описала, как однажды, явившись в маскарад в офицерском мундире и розовом домино, принялась ухаживать за девушками. Княжна Настасья Долгорукова приняла ее за молодого человека и танцевала с ней. Екатерина шепнула девушке: «Как я счастлив!» — и поцеловала ей руку. Та покраснела: «Пожалуй, скажи, кто ты таков?» — «Я ваш», — ответила Екатерина, но своего инкогнито не раскрыла.[84]

Екатерина удалялась к себе в половине одиннадцатого в сопровождении Орлова. Засыпать она любила в одиннадцать часов.

Ранним вечером Екатерина любила собирать избранный кружок, около двух десятков человек, в своих апартаментах, а позднее — в пристройке к Зимнему дворцу, названной ею Малым Эрмитажем. Завсегдатаями этих собраний были конфидентка государыни графиня Брюс, обер-шталмейстер Лев Нарышкин, которого она называла «врожденным арлекином», конечно, Орловы и, среди прочих, все чаще — Потемкин.

Русский двор был гораздо более свободным, чем большинство европейских дворов того времени, включая английский. Даже когда Екатерина принимала министров, не входивших в ее ближайшее окружение, они беседовали с ней сидя, тогда как британские премьеры могли садиться только с разрешения Георга III, что случалось нечасто. В Малом Эрмитаже вольность заходила еще дальше. Екатерина играла в карты — обычно в вист или фараон — примерно до 10 часов вечера. Гвардейцы, проведшие всю свою молодость за зелеными столами, чувствовали себя здесь как дома. Кроме того, они участвовали в шарадах, загадках и даже пении.