Всеволод Иванов - Московские тетради (Дневники 1942-1943)

Вечером — Николай Владимирович и Бажаны, который все не может улететь в Харьков. Николай Владимирович к дню рождения подарил мне «парабеллум» с патронами, а Маня — стихи мрачного свойства о «Старом доме». Ужас, как мрачно!

Идут разговоры, что немцы контратакуют нас.

25 февраля. Четверг

Похоже — «контратакуют»: впервые, после долгого перерыва в сводке нет наименования занятых нами мест, а о контратаках упоминается. […] Рузвельт, отвечая радиокомментатору, сказал, что нет оснований думать, будто русские, прогнав немцев, закончат войну. И так как это стоит на первом месте, то странно… Конечно, прогнать немцев до советской границы не так-то легко…

Был на заводе «Динамо», в литейном цеху.

26 февраля. Пятница

[…] Сводка — «Наступательные бои».

Без пунктов — взятых. Телеграммы из заграницы подобраны, требующие, так или иначе, Второго фронта. Одна говорит, что, если, мол, дать немцам сейчас два месяца для поправки (подразумевая весну), то это будет непоправимой ошибкой, которую не исправить в два-три года. […]

Город усиленно готовится к газовой войне. Приятель Татьяны, газист, сказал, что так как против этих газов не действительны противогазы, то им приказано выводить население из зараженных пунктов. Было два случая подлета к Москве бомбардировщиков… И если к этому добавить слова Бажана, который приходил сегодня ко мне за книгами, что немцы сосредоточили в районе Ржева 90 дивизий, то есть миллион, то настроение Москвы будет слегка понятно.

В доме — праздник. Татьяна, с большим трудом, достала мне калоши огромные, блестящие новые калоши на красной подкладке, с приложенными суконными стельками!

27 февраля. Суббота

[…] Шел по улице, возбуждая у прохожих внимание своими новыми калошами. […]

По обрывкам газет — здоровье Ганди ухудшилось. Англичане, для престижа империи, в такое опасное время вряд ли согласятся освободить его, да притом безоговорочно. Запрос в Палате Общин о газовой войне: «Мы, англичане, зальем в случае чего, города Германии газами». — Весело, черт дери!

Предложение г-м Вадимова, — редактора «Красной звезды» — поехать в какой-либо освобожденный город. Я согласился. […]

Татьяна шла с калошами мимо Арбатского рынка. Хотела купить клюквы. Смотрит, рынок закрыт. Спрашивает, почему? А так как у нее в руке сверток, то к ней кинулись: «Хлеб? Продаете?» и сразу человек двадцать!

Да-с, прохарчились мы. […]

28 февраля. Воскресенье

Звонили из Ташкента. Наши выезжают 11-го. Стало быть, приедут недели через три.

Миша Левин видел генерала Рокоссовского, который осматривал противовоздушную оборону Москвы. Оный генерал командует, говорят, Западным фронтом. Дай бог, чтоб ныне он уже не защищал Москву, а гнал немцев прочь.

Сыро — оттепель. Прошел пять кварталов, почувствовал слабость и вернулся. Читал стихи Фета, Достоевского, Келлермана и кончил Бальзаком, а дрожжи внутри бродят и бродят.

Уже пятый месяц в Москве. Кроме десятка статей, ничего не сделано, а живу! Со стороны подумать — легкая жизнь, бельведер какой-то, а просто, жизнь, как река, дает колено.

1 марта. Понедельник

[…] Приходила О.Д.Форш. Повторила свои рассказы о внучке, которая спрашивает — трех лет — о боге… и старуха очень рада этому обстоятельству (а небось, сама и научила, не замечая того), восхищалась «Дядюшкиным сном» в МХАТе. […] Екатерина Павловна рассказывала, утащили два чемодана, утащат последнее. Вот так и говорит, делая ротик как колечко, — от молодости осталось кокетство. И говорит так правомочно, как будто от всей литературы… […]

Вычитанная пословица: «Мир с ума сойдет — на цепь не посадишь».

3 марта. Среда

[…] Перепечатывал рассказ «Честь знамени». В газете «Труд» напечатан мой очерк, искромсанный, конечно. Писатель я, должно быть, с ворсом, да не в ту сторону — и не блестит и не греет.

Над чем смеялись великие сатирики мира? Во Франции Рабле — над обжорами, пьяницами и щеголями. В Англии Свифт — над людским тщеславием и самомнением. В Испании Сервантес — над попытками перестроить мечом мир. А у нас в России? Салтыков-Щедрин над бюрократией. И старик был прав. И поныне бюрократы, как прачки — стирают, чистят, катают и гладят нас, думая вымыть добела. А Козьма Прутков? До войны выдержал 15 изданий. […]

Взят Ржев: пистолет, приставленный немцами к виску Москвы. […]

4 марта. Четверг

Бажан назначен Зам. Пред. Совнаркома УССР, а П.Тычина — Народным Комиссаром просвещения. Надо думать, что это значит — хотят несколько «спустить на тормозах» то настроение, которое возникает после прихода не армии, а идущих за ней бюрократов, которые губят человека не за понюшку табаку.

В Клубе нам решили выдать вместо той бурды, которую я получаю, сухой паек. Таня бегала пять дней, а сегодня ей грубо говорят: «Всеволод Иванов не получит… Может быть, в следующем месяце. Пусть берет обеды!»

Если бы не поддержка «Гудка», не знаю, чем бы я жил.

[…] Железная дорога между Ржевом и Великими Луками освобождена полностью — значит наши спускаются к Смоленску.

Никулин сказал, что Комитет по Сталинским премиям хочет дать премию Пастернаку, за переводы. Это все равно, что типографщику платить не за все издание книги, а за то, что хорошая краска. […]

5 марта. Пятница

Посетил семью Гастелло. Два раза был в партизанском шта-бе — видел и разговаривал с четырьмя партизанами, а также читал очень интересные письма партизан, которые, небось, так и погибнут в архивах. […]

7 марта. Воскресенье

Отдыхал. Ходил к Пешковым на блины. Дочки Надежды Алексеевны мечтают быть киноактрисами. Трауберг, кинорежиссер, весь начиненный иностранными сюжетами рассказов и романов, равно как и группой жестов. […]

Взяли Гжатск. Сталин — маршал!

[…] Судьба германских генералов все еще волнует интеллигенцию. Говорят, они живут под Москвой, в санатории, «хорошо питаются», имеют библиотеку, кино. Наши создают несколько ударных армий, которые пойдут на Берлин.

8 марта. Понедельник

Телеграммы: наши откладывают выезд — заболел Комка «легкой формой желтухи». Вот не везет парню! Ну, мы, естественно, огорчились. Без детей скучно и даже бессмысленно.

Пьесы, которые у меня возникают, всегда вначале выливаются в заглавие. Пусть позже я его переменю, пусть оно однодневно даже, все равно заглавие всегда тесно сливается с замыслом. Сегодня наоборот. Придумал пьесу, но заглавия нет и я о нем, что удивительней всего, не думаю. Это сочинение без номера. Думаю почему-то, что напишу ее быстро. Несомненно одно — героизм ее навеян посещением дома Гастелло и завода «Динамо». Вы, конечно, можете сказать, а где же ваша теория, что писатель должен видеть мало? Но, в том-то и дело, отвечу я, что ведь видел я именно мало. Разве я говорю, что для того, чтобы быть художником, надо ослепнуть?