Елена Первушина - Тургенев и Виардо. Я все еще люблю…

Вторник, 4 ч. утра

Вот мы и прибыли. Мы у Кронштадта. Однако не можем туда войти. Мешает довольно густой туман. Часом позже. У меня есть время добавить только одно слово. Сейчас мы уезжаем в Петербург). Мне представляется случай отправить это письмо с тем же судном, которое нас сюда доставило. Я спешу за него ухватиться. Тем не менее, сегодня же я напишу вам и из Петербурга. Прощайте, тысяча тысяч нежных приветов вам, Виардо, всем. Прощайте. Я тороплюсь. Ваш сердцем и душой.

И. Тургенев.

Воскресенье, 9/21 июля 1850. Москва

Добрый день, дорогая и добрая госпожа Виардо. Да хранят вас в каждое из мгновений дня все ангелы господни! Уже шесть дней, как я в Москве[34], а у меня все еще не было времени сказать вам хоть слово после того письмеца, в котором я сообщал вам о своем приезде. (Как видите, на сей раз я собираюсь написать вам длинное письмо.) Однако я не переставал о вас думать и не проходит ночи, чтобы вы мне не приснились – вы или кто-нибудь из ваших – поэтому пробуждение бывает для меня немного более огорчительным. Я как растение, которое поставили в темноту, – прилагаю все усилия, чтобы дотянуться до света, но свет так далеко! Горизонт наших семейных дел – говоря языком поэтическим – начинает слегка проясняться; кажется, моя мать и сама в свои годы чувствует необходимость отдохнуть и решается наконец предоставить моему бедняге брату несколько более прочное положение. Однако, я говорю это с грустью, на ее слова трудно рассчитывать; для нее невыносима самая мысль дать нам независимость – могу вас уверить, что споры, которые между нами возникают, бывают иной раз очень тягостными. Ho мне не хочется долго об этом распространяться – к чему это? Я достаточно часто говорил вам об этом, а то, что я здесь нашел, не опровергло моих предчувствий. И все же, поскольку я желаю, чтобы вы знали обо всем, что происходит в моей жизни, поскольку испытываю настоящее счастье, чувство исполненного долга каждый раз, когда сообщаю вам обо всем, что я думаю, обо всем, что меня касается, мне хочется рассказать вам о своем пребывании здесь. Вам, среди ваших занятий, все это покажется, может быть, очень низменным – но нет, – я не хочу щеголять ложной скромностью; я знаю, что ваше расположение ко мне достаточно сильно для того, чтобы вы смогли с интересом дочитать это письмо. Ведь это же не самомнение, не так ли?

И чтобы начать с чего-то необычайного и неожиданного, скажу вам, что я нашел здесь – догадайтесь что? – мою дочку 8-ми лет, разительно на меня похожую. He могу описать вам ощущение, которое вызвал во мне ее вид – представьте себе, что я даже не припоминаю черт лица ее матери – говорю это нисколько не преувеличивая, – откуда же такое сходство, в котором должна была бы запечатлеться взаимная любовь? Глядя на это бедное маленькое создание (я попросил слугу моей матери привести ее на бульвар, где встретился с ней как бы невзначай), я почувствовал свои обязанности по отношению к ней – и я их выполню – она никогда не узнает нищеты – я устрою ее жизнь, как можно лучше. Если б у меня была – не скажу малейшая привязанность к ее матери, если б я хоть немного знал ее (она еще жива, но я не мог решиться ее навестить), то думаю, что почувствовал бы нечто совершенно иное к этому бедному ребенку, который в полной растерянности стоял передо мной. Она, вероятно, догадывалась о том, кем я ей прихожусь. Вы можете себе представить, какое тягостное впечатление произвела на меня эта встреча, все то, что я передумал, все, что пришло мне в голову… О! боже мой, теперь я чувствую, как я обожал бы ребенка, чье лицо напоминало бы мне черты любимой мной матери… Это сходство… Отчего это сходство? Какая насмешка! Глядя на нее, я словно видел себя в ее возрасте – в ее чертах я узнал мое собственное лицо в детстве, насколько можно знать свое лицо – и, однако, как же это возможно? Bo всем этом есть что-то невольно пугающее меня. Право, это нечто вроде преступления… и так оно и есть. При рождении (в мае 42-го) ей дали русское имя Палагея (Пелагея), которое обычно переводится как Полина. Она, кажется, очень смышленая. Моя мать некоторое время держала ее при себе и отослала незадолго до моего приезда. Я этим был доволен, потому что ее положение в доме моей матери было ужасно ложным. Скажите, что вы обо всем этом думаете и что я должен сделать – я собираюсь отдать ее в монастырь, где она останется до 12 лет – там и начнут ее воспитание. Мне хотелось бы, чтоб вы дали мне совет – я буду так счастлив ему последовать. Вы моя Полярная звезда, вы знаете, что по ней ориентируются моряки: она постоянно находится на одном и том же месте и никого не вводит в заблуждение. Дайте мне совет – все, что исходит от вас, исполнено такой доброты и такой искренности. Следует ли мне взять ее с собой в Петербург? Ee мать, в сущности, не падшая женщина – это портниха, которая зарабатывает на жизнь работой. Ho у нее есть любовники, и Бог знает какие! Я ни в коем случае не хочу оставлять ее у матери, которая только и мечтает как бы от нее отделаться. Ответьте мне поскорей, чтоб через полтора месяца, после возвращения из деревни, я знал, на чем мне окончательно остановиться. Прошу вас, советуйте по-дружески прямо и смело. Если бы я мог, то отдал бы вам всю жизнь, чтоб вы месили ее, как тесто для тех piesa[35], которые вы делали в комнатке возле кухни в Куртавнеле. Мне не надо произносить этого слова – иначе я начну все с начала. Итак, не правда ли, я могу рассчитывать на добрый совет, которому слепо последую, говорю вам заранее. Я верю, что полюблю эту бедную девочку, хотя бы уже потому, что, как мне кажется, вы ею заинтересуетесь. Да благословит вас Бог, вас, самое благородное, самое лучшее на свете существо. До завтра. Будьте счастливы – все остальное пойдет хорошо. Знаете ли вы, что в мире нет ничего столь же хорошего, как вы? Я всегда это знал, а теперь знаю лучше, чем когда-либо – до завтра.

Четверг

О мои дорогие и добрые друзья, если б вы знали, как благотворно подействовало на меня ваше письмо. Оно пришло в очень скверный момент. Сооружение, которое я с трудом воздвиг, снова рухнуло – я начинаю отчаиваться в том, что смогу прийти к какому-нибудь решению. Моя мать не может решиться дать жизнь и свободу моему брату. Мои нервы расстроены: бог знает, когда и чем это кончится. Ваше милое и дорогое письмо повлияло на меня наилучшим образом – глоток прохладной воды посреди пустыни. Оно вернуло мне мужество. Нечего об этом и говорить – надо идти до конца. Как я вам обязан за точное и подробное описание вашей комнаты! Я нарисовал ее себе на листке бумаги и не могу оторвать от него глаз. Она тут, передо мной, под бронзовой рукой, которую вы мне подарили, рядом с табакеркой. Я окружаю себя этими дорогими, памятными вещами – вы на них смотрели – как же вы хотите, чтоб я глядел на них без умиления? Спасибо также и за другие подробности. Я смаковал их слово за словом, и в конце концов принялся изучать каждую букву, говорю о Buchstaben[36], стал восхищаться d (несмотря на критику Виардо), e, l и т. д. Ах! прошу вас, пишите почаще, будьте милосердны. Доброго Виардо целую в обе щеки за строчки, которые он добавил; скажите ему, что его предсказание я с радостью принимаю, хотя и не слишком ему верю… Если б я смог увидеться с вами хотя бы в 1852 году! Ну, посмотрим. Bo всей этой жестокой разлуке хорошо лишь то, что я чувствую, как моя привязанность к вам делается все сильнее – если только это возможно, – границ у нее не было и раньше – ей было бы трудно возрастать.