Евгений Ланн - Диккенс

Реформу надо было завоевать, она не падала в руки радикальной Англии. Вся консервативная Англия объединилась в борьбе против реформы. И Мерайю надо завоевать и надо принудить банкира мистера Биднелла и его супругу к капитуляции. Конечно, если бы он, Чарльз, был знаменит, если бы папаша и мамаша Биднелл могли бы похвастать своим будущим зятем в кругу своих благонамеренных знакомых, все обстояло бы превосходно. Не говоря уже о том, что сама Мерайя, не колеблясь, упала бы в его объятья, будь он знаменит.

Чарльз был уверен в этом. Но как стать знаменитым? Карьера парламентского репортера еще не успела ему надоесть, в эти дни она никак не могла почитаться скучной, в нервной работе этих дней он находил удовлетворение. Но если подумать, то путь к славе через галлерею прессы в Палате общин — несколько длинный.

К тому же… Большего удовольствия, чем посещение театра, Чарльз никогда не испытывал. А игра на домашней сцене! Вот когда можно с уверенностью сказать, что все существо твое целиком захвачено эмоциями. Игра на сцене — это не работа, это радость. А те триумфы, какие выпадают на долю талантливого актера, — разве не являются они пределом мечтаний для каждого смертного? И к тому же они, вне сомнения, покорят любого мистера Биднелла.

Тем временем мистер и миссис Биднелл не пребывали в бездействии. Они задумали адский план, они прибегли к старому испытанному способу. Молодых людей надо разлучить. Но разлучить так, чтобы их дочь могла найти в новой обстановке противоядие чувству, которое, боже избави, может возникнуть.

Париж — неплохое противоядие для молодой девушки, которой угрожает опасность влюбиться в молодого человека, нежелательного, по мнению родителей, претендента на ее руку.

Правда, у Чарльза было достаточно времени, чтобы пробудить в мисс Биднелл самые нежные чувства. Но он не пробудил, как мы знаем из его же записки, ей адресованной, от 18 марта (должно быть, 1832 года), в коей он объявляет, что «последние их встречи являются для него чуть-чуть больше, чем многочисленные демонстрации бессердечного равнодушия». Но заботливым родителям все еще казалась опасной настойчивость парламентского репортера, — вероятно, более опасной, чем самой Мерайе.

Она отправилась в Париж, нисколько не сетуя на злую судьбу. А бедняга Чарльз писал длиннейшие письма и рвал их, и снова писал, но адрес жестокой Мерайи был ему неизвестен.

Парламентский бой за реформу был в самом разгаре, по-прежнему он был репортером «Солнца», успевшего уже переименоваться в «Настоящее солнце» — «Трю Сан», он был захвачен этой борьбой и, конечно, являлся сторонником реформы. Но путь к славе и к завоеванию Мерайи не укоротился. И едва ли Чарльза могла удовлетворить его роль в тех событиях, какие воспоследовали в результате агитации сторонников реформы. Роль была в самом деле более чем скромная, — не столько участника, сколько зоркого свидетеля. В этих условиях его занятие могло показаться даже скучноватым. Молодая энергия искала выхода.

На короткое время выход открылся- Владельцы газеты «Трю Сан» — «Настоящего солнца» — посулили репортерам и хроникерам гонорар, который в какой-то мере соответствовал их работе в эпоху столь бурных общественных событий. Когда дело дошло до расплаты, обещание их оказалось невыполненным. Это возмутило Чарльза. Несмотря на свой короткий стаж газетной работы, он оказался одним из застрельщиков крутых мер с недобропорядочными предпринимателями. Он агитировал за стачку, провел это решение, а затем вместе с некоторыми из сотоварищей предъявил ультиматум владельцам «Трю Сан».

Время было неподходящее для стачки с точки зрения предпринимателей, и они немедленно сдались.

Но эта активная общественная работа оборвалась столь же быстро, сколь внезапно возникла.

Вот тогда-то Чарльз решился испытать новые пути и средства в игре с судьбой, неблагосклонной к нему, по его твердому убеждению.

Он написал письмо режиссеру Ковент-Гарденского театра мистеру Бартли с просьбой испытать его актерские дарования. В этом письме он сообщал о своей способности перевоплощения, о том, что знает почти все монологи Чарльза Мэтьюса. Эти монологи в его исполнении — он надеется — понравятся мистеру Бартли.

Чарльз Мэтьюс едва ли бы так прославился, если бы оставался комическим актером Ковент-Гарденского театра. Но он ушел из театра и после своей поездки в Америку начал выступать со своими скетчами и монологами, объединенными им под названием «Дома». Эти представления в ту пору именовали «дивертисментом», ныне Чарльз Мэтьюс назывался бы актером эстрады.

Его монологи были очень популярны, и актер он был прекрасный. Чарльз был пленен им в такой мере, что когда, много позже, сын актера Чарльз Джемс, также комический актер, но значительно более слабый, написал свои мемуары, они были изданы под редакцией Диккенса.

Мистер Бартли ответил любезным согласием прослушать молодого человека и оценить степень его дарования. Вместе с ним — Бартли — прослушает мистера Диккенса и Чарльз Кембль, совладелец Ковент-Гарденского театра.

Чарльз Кембль далеко не был так талантлив, как его брат, великий Джон Кембль, и сестра Сара, вошедшая в историю английского театра как Сара Сиддонс, лучшая трагическая артистка Англии. Но Чарльз Кембль был опытный актер и режиссер, игравший вместе с братом еще за тридцать лет до экзамена молодого парламентского репортера.

Поэтому нетрудно представить, как волновался Чарльз, репетируя монологи Мэтьюса. Помогала ему сестра Фанни, аккомпанируя песенкам, входившим в репертуар прославленного артиста эстрады.

К экзамену в Ковент-Гарденском театре Чарльз готовился усиленно. Но в его планы вмешался злой рок — так склонен был тогда считать Чарльз неожиданный приступ лихорадки, нагрянувший как раз в ночь перед экзаменом. Утром нельзя было и помышлять о чтении монологов Мэтьюса перед Кемблем, — сильно болело ухо, а лицо распухло.

Что делать? Чарльз написал мистеру Бартли записку и убедительно просил назначить ему другой день для экзамена, после выздоровления.

Мистер Бартли, вероятно, удовлетворил бы эту просьбу, но Кембль через неделю уехал в Америку. Без Кембля прием нового актера был невозможен.

Решительно не везет! К тому же издатели «Трю Сан» считали его вожаком репортеров, угрожавших им стачкой. Этот молодой человек может причинить немалые хлопоты.

Чарльз скоро убедился, что нужно оставить работу в «Трю Сан». Молчание Мерайи, которая, по-видимому, развлекалась в Париже, не могло улучшить расположение духа Чарльза.

Крупные газеты имели постоянный штат долголетних парламентских репортеров. В такие газеты не проникнуть. Куда перейти на работу?