Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

Приходится снова сказать, что у нас как не было, так и теперь нет оснований не доверять агиографам святого Константина-Кирилла. Хотя бы потому, что в таком случае пришлось бы снова подозревать в каких-то мелких литературных манипуляциях и Мефодия, который, безусловно, как редактор (или даже соавтор) стоял за рассказом о своём младшем брате. Если не доверять Мефодию в этом, то можно ли доверять ему и его брату во всём остальном, что они оставили славянскому миру?

Мы не знаем, в каком именно из монастырей целых полгода прожил Константин. «Ушёл на Узкое море» — адрес слишком неопределённый. Ведь и Константинополь выходил своими стенами к этому Узкому (оно же Тесное) морю, то есть к Босфору. И в пределах самой столицы в IX веке располагалось более дюжины мужских монастырей, и их обитатели умудрялись, несмотря на гомон и суету городского окружения, вести жизнь достаточно сокровенную. Так что укрыться надолго можно было при желании и в каком-то из них.

Невольно напрашивается предположение: ушёл он всё-таки за Босфор, на малоазийский берег. Может быть, в Малый Олимп — в обитель, где уже подвизался его старший брат? Но, чтобы допустить такую вероятность, желательно знать хотя бы две даты: в каком году расстался со своей гражданско-военной службой Мефодий и когда именно пренебрёг завидной библиотечной должностью молодой беглец?

За века христианства — и до солунских братьев, и после них — такие уходы-бегства из мира совершали тысячи людей. Среди них были и причисленные к лику святых, и те, кто себя ничем не прославил. Уходили не только от мирской суеты. Уходили из монастыря в монастырь. Или из монастыря в принадлежащий ему отдалённый скит, в пустынь, в самодельную келью, пещерку — в почти полную безвестность. Уходили, потому что никогда не было запретов на такое «своевольство». Потому что христианство — это свободно избранный путь ко Христу. Христианство открыто для внутренних борений. Оно обещает человеку свободу во Христе, но и не смешивает эту свободу со своеволием, с открытым или тайным отступничеством, с самостью. Христос никогда не требовал от учеников казарменного послушания. Он пришёл не к стаду баранов. Он никому не запрещал сомневаться в том, что перед ними — Сын Божий. Не можешь не усомниться — усомнись. Он ждал осмысленной любви, а не льстивой покорности. Он предвидел, что все борения — ещё впереди, они только начинаются. Число званых может возрасти безмерно. И всё же избранные всегда, до самого конца, пребудут в меньшинстве. Каждый идущий к Нему проверится свободой.

Так проверялись теперь два брата. Старший пришёл в монастырь и остался в нём. Замонашил, добровольно избрав самый узкий, самый стеснённый путь духовного освобождения. Младший только ещё приглядывался: что же избрать? Никто бы не мог запретить ему остаться навсегда в монастыре. Но он предпочёл вернуться. Значит, не всё ещё успел узнать в миру из того, что хотел узнать и испытать.

Что же до его решительного и бесповоротного ухода из патриаршей библиотеки, то в этой истории, намеренно не объяснённой в житии, может быть, не всё так уж безнадёжно темно.

Тут, на всякий случай, нужно вспомнить некоторые имена и числа. В 846 году скончался патриарх Мефодий Исповедник, возглавлявший свою кафедру всего четыре года. Он был избран в год смерти василевса Феофила и занял место патриарха-иконоборца Иоанна Грамматика, согнанного с престола вдовствующей августой Феодорой. После кончины Мефодия Исповедника императрица решила сделать его преемником настоятеля трёх монастырей на Принцевых островах Игнатия.

Феодоре нужен был во главе церкви твёрдый и решительный сторонник иконопочитания. Не дожидаясь избрания Игнатия и тем самым нарушая канон, она единолично назначила его на кафедру константинопольского патриарха. Позже это будет поставлено ему в вину. И ей, косвенно, тоже.

В миру Игнатия звали Никитой. Он происходил из царского рода. Будь судьба к нему милосерднее, как знать, может быть, именно он восседал бы теперь на троне византийских императоров. Но родитель его, слабохарактерный Михаил I, ещё в 813 году отказался от власти в пользу Льва Армянина и был вместе с двумя сыновьями отправлен в ссылку на остров Плат.

«Рассказывают, — читаем у «Продолжателя Феофана», — что там он принял монашество с именем Афанасий и прожил ещё тридцать два года. При нём находились его сын Евстратий, по приказу Льва остриженный и оскоплённый двадцати лет от роду, и Никита, который прежде ещё мальчиком командовал иканатами (он стремился дружить с воинами и теми, кто проводил жизнь под открытым небом и опытен был во многих делах), а тогда тоже постригся, был прозван Игнатием, проводил свои дни с отцом и пристрастился к иноческой жизни». Из другого источника известно, что Никита, как и его старший брат, был подвергнут насильственному оскоплению.

Видимо, пережитые вместе беды духовно сблизили отца с сыновьями. «Продолжатель Феофана» счёл нужным упомянуть, что Игнатий позаботился о достойном погребении сначала отца, а потом и старшего брата. Они были похоронены на острове, где провели в заточении десятки лет, внутри церкви, в которой вместе служили. Этого-то много пострадавшего Игнатия и захотела Феодора видеть на патриаршем столе.

Скорее всего, именно при этом патриархе молодой Константин, уже прошедший выучку в лучшем учебном заведении империи (четырех-пяти-шестилетнюю?), вошёл однажды в двери библиотечного триклиния, прислонившего свои помещения к южной стене Софии. Определили его сюда хартофилаксом или библиофилаксом, ему всё равно не миновать было встреч и постоянного сотрудничества с Игнатием. Вот тут мы и позволим себе немного пофантазировать, не впадая в искус подделки под достоверность. То есть не вымышляя, в каком из покоев своей резиденции принял первоиерарх юношу, и как выглядели тот и другой, и кто ещё присутствовал при встрече, и какой был день недели, месяц или хотя бы год.

Нам важно удостовериться в том, что уже заранее Игнатий не мог быть расположен к этому юноше. Потому что заранее знал, кто именно этого юношу ему прочит в помощники, где и у кого он учился (или доучивается).

Ведь сам он, Игнатий, не имел возможности учиться у разных там грамматиков, математиков, философов и говорунов-риторов. Да, его наука почти всегда протекала под открытым небом: упражнения в езде, в боевых навыках и командах… А потом, в десятилетия ссылки, — упражнения с заступом на грядках, с плугом на ниве, с топором в лесу, с молотом и теса-лом на строительстве монастыря. Ну и ещё кое в чём он упражнялся: ежедневные чтения Евангелия, Псалтыри, апостольских посланий, пение тропарей, икосов, стихир и канонов, а не скандирование разных там гомеров, Вергилиев и сладострастных овидиев. У него в монастыре всего-то была какая-нибудь дюжина книг. Но зато таких, что их и до Страшного суда хватит всем — на все случаи жизни и смерти. А здесь, в этом триклинии, пристроенном, говорят, лет двести назад при патриархе Фоме, скопилось столько книг, что их и полчище крыс не изгрызёт до самого светопреставления, — зубы затупят.