Эрих Керн - Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941–1945

Еще вчера в ее владениях гостили люди, отмеченные красной звездой, а сегодня – уже мы. Над ближайшим холмом поднимались столбы дыма: там горел какой-то хутор. Мы лежали на бруствере траншей в ожидании контратаки. Однако она не последовала.

Подсолнухи. С малых лет я любил эти растения, тонкие, стройные и тем не менее такие крепкие. Они были частью моего детства, символом молодости и возмужания. Сначала юношеская свежесть и грация, потом расцвет экзотической красоты, наконец, материнская щедрость зрелости, вознаграждающей за труды.

Поэтому первые украинские подсолнухи невольно напомнили мне о родном доме и моем счастливом детстве. Мы все прониклись к этим прекрасным растениям еще большим уважением, когда узнали, какое место они занимают среди возделываемых здесь сельскохозяйственных культур и какое важное значение имеют для домашнего хозяйства местных крестьян. Подсолнухи доставляли нам только радость до тех пор, пока однажды из-за их высоких стеблей не выглянула смерть и не провела косой по нашим рядам, собирая богатый урожай. Горький опыт в конце концов научил нас отождествлять подсолнухи со смертью.

Бои на этом поле шли с переменным успехом. Один день его могли занимать краснозвездные, затем наступала наша очередь. Сегодня подсолнухи, плотно смыкавшие свои широкие головки, укрывали под этой своеобразной крышей противника, а завтра – уже немецких солдат. То была своего рода малая война в рамках войны большой, и наградой служило обширное поле этих восхитительных растений. Сможем ли мы когда-нибудь опять смотреть на подсолнухи, не видя маячившую между ними отвратительную тень смерти?

Но в данный момент на нашем поле царила тишина. Из-за горизонта вставала бледная луна, осветившая своим безжизненным, мягким светом бескрайнюю желтизну вокруг, и почти забытый покой охватил наши души, сопровождаемый странным чувством защищенности.

Медленно тянулись часы, но вот наступил день, и первые лучи солнца, коснувшиеся стволов нашего оружия, напрочь стерли из памяти все мысли о вчерашних событиях. Когда солнечные лучи ярко осветили подсолнухи, окружавшие свежие могилы, мы отправились в дорогу.

Тем временем другие подразделения и части нашей дивизии заняли Мариуполь, и нам не оставалось ничего другого, как шагать через город за ушедшими вперед войсками и глазеть по сторонам. Наш путь пролегал через территорию гигантского металлургического завода, который через пару дней после падения города уже снова работал, но только теперь на Германию.

Какое-то время военно-воздушные силы Красной армии были для нас предметом нескончаемых шуток и язвительных замечаний. Их бомбы редко попадали в цель, и немало русских самолетов было сбито стрелковым оружием. Судя по всему, и летный состав, и самолеты ВВС Красной армии заметно отставали по боевым качествам от пехотных и танковых соединений русских. Среди наших солдат бытовала поговорка: «Если вас убила русская бомба, то виной лишь ваша собственная глупость». Нам еще не приходилось видеть русский самолет, летевший вдоль дороги, всегда только поперек – бесполезное занятие как для истребителя, так и для бомбардировщика; они проносились мимо, не успев поразить цель.

Но ситуация круто изменилась во время нашего движения от Мариуполя к Таганрогу, когда военно-воздушные силы Красной армии весьма неприятным образом напомнили о своем существовании. С рассвета до заката наши передовые части подвергались беспрерывным атакам с воздуха сотней вражеских самолетов. Весь день нескончаемый грохот рвущихся авиационных бомб давил на наши барабанные перепонки. Но и ночами каждые несколько минут бомбы сыпались с неба на отдыхающие колонны. Но, как это ни удивительно, подобное, на скорую руку спланированное массовое применение авиации причиняло лишь незначительный вред. Однако если материальный ущерб был и в самом деле невелик, то эти бесконечные бомбежки со временем стали тяжело сказываться на наших нервах.

Была ночь, я устроился в брошенной крестьянской хате. Осколки разбитых оконных стекол дребезжали от далеких взрывов. Рядом мирно спали глубоким сном два солдата. Один я бодрствовал и, прислушиваясь к ночным звукам, перебирал в памяти события минувшего дня.

Мы уже много часов ехали не останавливаясь, держа курс неизменно на восток – навстречу врагу, чей боевой дух сломили наши доблестные войска. Из-за проблем с двигателем у моей машины мы далеко отстали от батальона и теперь, обгоняя нескончаемый поток наступающих германских частей, старались воссоединиться со своими. Водитель Вильгельм пристально вглядывался в даль, щурясь от яркого полуденного солнца. Вот мы обогнали легкое зенитное орудие, впереди виднелось еще одно. Затем я вытаращил глаза: переднее орудие замерло на месте, его ствол стал подниматься, принимая почти вертикальное положение.

– Скорее направо! – крикнул я, и первые бомбы уже начали взрываться вдоль дороги.

Треск и грохот моторов наших колонн заглушили приближение вражеских самолетов. Мы бросились на землю. Неподалеку виднелась полуразвалившаяся старая хата. Одним прыжком мы преодолели низкую изгородь и распластались за глинобитной стеной. Нас уже было не двое, а трое: к нам присоединился незнакомый солдат. Я только приготовился с ним заговорить, как рядом с нами взметнулся к небу фонтан земли вместе с множеством обломков – прямое попадание в строение. Я тотчас же вскочил на ноги.

– Быстро за угол! – крикнул я сквозь какофонию взрывов и неистовой стрельбы зениток, толкая Вильгельма перед собой.

Незнакомец последовал за нами. Лежа на земле под прикрытием остатков глинобитной стены, я невольно подумал, что ему нужно бы держаться поближе. Новый взрыв прервал ход моих мыслей. В налете участвовало не менее дюжины русских самолетов, отчаянно пытавшихся прикрыть отступление своих войск. Еще одна бомба взорвалась настолько близко, что меня подбросило в воздух; кто-то вскрикнул. «Неужели Вильгельм?» – невольно подумалось мне. Разглядеть что-либо в густых облаках дыма и пыли я не мог. Затем кто-то застонал рядом со мной. Это был прибившийся к нам незнакомый солдат.

– Санитары! – позвал я.

Вильгельм тоже поднялся и начал звать санитаров, но они уже подходили. По лицу санитара, перевязывавшего рану, было заметно, что надежды никакой: осколок прошил солдату насквозь спину и грудь. А бомбы все сыпались, но теперь уже в доброй сотне метров от нас и в стороне от дороги. Затем я увидел, что одна из бомб угодила почти в то место, где мы прежде лежали, не более метра от угла дома, и этот самый угол спас нас. Ну а как же незнакомый солдат, который теперь лежит при смерти?