Женевьева Шастенэ - Лукреция Борджа

Адриана Орсини управляла домом своей племянницы, Джулия помогала ей в качестве придворной дамы, а новенькая, Пентесилея, служила экономкой. Этот дом за несколько месяцев превратился в место светских встреч, где собирались вместе посланники государей, например, Андреа Боккаччо, прибывший просить о кардинальской шапке для Ипполита, второго сына герцога д'Эсте, которому Лукреция сказала: «Невзирая на его юный возраст [ему было четырнадцать лет], мы сделаем его кардиналом», — дамы из аристократических семейств, родственники, друзья и всякого рода льстецы. Адриана руководила этими приемами так умело, что ее опекой никто не тяготился.

Благодаря своей испанской словоохотливости, эта любовница-жена умела создать вокруг себя теплую и внешне беззаботную атмосферу. Что касается Чезаре, то он по возвращении в Рим охотно бывал у сестры. Посол Феррары описал его в письме, которое он отправил герцогу Эркуле после своего визита 17 марта J 493 года к сыну папы, в ту пору семнадцатилетнему.

Я встретил Чезаре в его доме в Транстевере, он собирался ехать на охоту и был одет в светский костюм, облачен он был в шелк и при оружии. На нем была простая шапочка, прикрывающая тонзуру, как у обычного церковного служащего. Мы ехали верхом и держались рядом. Я с ним довольно близко сошелся. Он наделен умом широким и обладает прекрасным характером. Его внешность выдает в нем сына великого властителя. Ему свойственна жизнерадостность, все для него — праздник. Он благопристоен и, безусловно, производит гораздо лучшее впечатление, чем его брат герцог Гандийский. У него никогда не было желания иметь духовное звание, однако его бенефиций приносит ему более 16 тысяч дукатов доходу.

Посол Феррары намекает здесь на то отвращение, которое Чезаре питал к монашескому платью, надетому на него по приказанию отца. Хоть он и был в сане архиепископа, но принял только обычное пострижение и впоследствии получал только младшие церковные чины. Это позволило ему оставить духовную карьеру ради создания семьи.

Среди лиц, гостивших в Риме, находится в ту пору наследный принц Феррары Альфонсо, которого его отец отправил, чтобы препоручить свое государство папе. Принца приняли с почестями и поселили в Ватикане, так как он был крестником Его Святейшества. Глава семьи д'Эсте, разумеется, был тронут такими знаками внимания к его сыну, о чем свидетельствует следующее послание: Святейший Отец и Господин

Целую ноги Вашего Святейшества и покорно Вам доверяюсь. Я давно уже знал, что именно Вашему Святейшеству и никому иному я должен принести мою бесконечную благодарность, однако адресованные мне послания епископа Модены и других людей не только от моего старшего сына Альфонсо, но также от лиц, его сопровождающих, укрепили меня в этом мнении. Из этих посланий мне стало известно, что Ваше Святейшество дарит всем, но в особенности мне и моим близким свою доброту, свою терпимость, свою милость, свою человечность и свою невыразимую любовь со дня приезда моего сына и во все время его пребывания в Риме. Поэтому я считаю себя особым и еще большим, чем прежде, должником Вашего Святейшества и адресую свою вечную благодарность…

Конечно, это письмо придворного, поскольку герцог зависел от Церкви. Монархии, равно как и республики, чья сфера деятельности затрагивала Святой престол или кого связывали с ним вассальные узы, с недоверием следили за всеми намерениями папы, включая его проекты помощи родственникам. В этом случае, поскольку Сфорца и д'Эсте объединяли семейные узы, Лукреция становилась их родственницей, ведь Альфонсо д'Эсте в пятнадцать лет женился на Анне Сфорца Висконти, сестре Джованни Галеаса, а сестра Альфонсо Беатриче д'Эсте вышла замуж за Лодовико Моро. Итак, Альфонсо, подстегиваемый живейшим любопытством, отправился в Санта-Марияин-Портику, чтобы засвидетельствовать свое почтение златовласой девочке (девятью годами позже нынешняя невеста Джованни Сфорца, пережив не одну трагедию, станет супругой Альфонсо, и ее двор в Ферраре будет одним из самых блестящих в Италии). Лукреция, должно быть, обратила внимание на молодого широкоплечего кавалера с несколько рябоватым лицом. У него была пышная темная шевелюра, а шею скрывала густая борода. Чувствовалось, что он умный, решительный и благородный человек, поэтому Лукреция оказала ему особенно теплый прием. Поведением своим он напоминал неразговорчивого солдата, и это резко отличало его от кардиналов в шелковых ризах.

Поскольку Ватиканский дворец имел сообщение с дворцом Санта-Мария-ин-Портику, Александр VI без труда добирался из храма Святого Петра в резиденцию столь дорогих его сердцу женщин. Там он наслаждался полной гаммой чувств: от дружеской привязанности к Адриане до отцовской нежности и любви к Лукреции.

В Александре VI осталось юношеское увлечение роскошью, его не оставляли равнодушным красивые ткани, его очаровывали украшения. Несмотря на эдикт, запрещающий римским дамам носить более двух колец сразу, он подарил Лукреции кольца из лазурита и бриллиант стоимостью 18 тысяч дукатов, купленный у финансистов Аугсбурга, Фуггеров. Счастье дочери или, точнее говоря, ее возвышение заставляло его быть внимательнее к ней. Паоло Капелло, посол Венеции, констатирует, что даже если «он хочет, чтобы его сыновья поднялись на вершину славы и богатства, то к сеньоре Лукреции он питает особую, исключительную любовь, in superlativo grado». В сердце Александра VI уже поселилось чувство к Джулии Фарнезе, супруге Орсо Орсини, но оно ничуть не мешало нежности, с какой он относился к дочери. Лукреция, впрочем, не испытывала никакой ревности. Скорее она задавалась вопросом о том, сколько продлится эта возвышенная любовь, возникшая сразу после переезда трех женщин в Санта-Мария-ин-Пор-тику, которая, казалось, удовлетворяла честолюбие и невестки, и свекрови.

Орсо, в свою очередь, разобрался в ситуации. Позволив своей супруге трудиться во благо семьи Фарнезе, он уединился в своем родовом гнезде, замке Бассанелло, чтобы собрать войска, которые должны были присоединиться к неаполитанской армии. Стендаль скажет, что «Александр VI жил благонравно с Джулией Фарнезе, подобно тому, как Людовик XIV жил с госпожой Монтеспан»; эпикурейцы назвали ее «Христовой невестой»; эрудиты — «Европой, похищенной испанским быком»; Бюршар, не затрудняя себя поиском эвфемизма — «сожительницей папы»; для народа она осталась «Giulia la Bella».

2 июня Джованни Сфорца торжественно вошел в Рим через врата дель Пололо, где его встречали члены Священной коллегии, его шурины, герцог Хуан Гандийский и Чезаре Борджа, а также послы. Когда вдали пропели трубы кавалерии, Лукреция и ее придворные дамы приблизились к окнам дворца. Адриана и Джулия помогли ей расположиться на парадной лоджии второго этажа, распустив на темно-красном платье, украшенном серебряным позументом, ее сверкающие волосы, усыпанные жемчужинами. Ее парадное платье было настолько жестким, что, по словам ее дам, невеста волей-неволей вынуждена была стоять. Восхищенный шепот достигал ее слуха. Гул голосов затих, и воцарилась мертвая тишина: кавалер подъехал, чтобы засвидетельствовать почтение своей даме. Он придержал коня, вытянулся во весь рост на стременах, затем замер в глубоком поклоне перед лоджией, где блистала Лукреция. Взгляды их встретились. Она ответила на его приветствие прелестной и скромной улыбкой. Жених был человеком крепкого сложения, бородатый, с приятным лицом, которое оттеняли длинные вьющиеся волосы. Нос с небольшой горбинкой придавал ему выразительность, высокий и выпуклый лоб говорил о живом уме.