Николай Игнатьев - Походные письма 1877 года

Я тотчас отправился с радостью, тем более, что мне передали известие, что замечено приближение турецкой колонны к Систову со стороны Никополя, и мне интересно было видеть первый занятый нами город, в котором осталось до 12 тыс. болгар. Мне дали двух линейных казаков из конвоя для сопровождения, и я забежал к себе в палатку, чтобы переодеть китель, заменив его сюртуком, ввиду нависшей тучи, предвещавшей бурю и дождь. Если бы я мог тотчас бы уехать, я доехал бы до Систова засветло (6 верст до переправы и потом верст 7 по горам до города) и до бури, но постоянное российское зло - канцелярия - и тут испортило мне дело. Списки частей и ордена не были готовы, и мне пришлось более полутора часов киснуть в Главной квартире армии. Если бы впредь знать, что так долго продолжатся бюрократические приемы, то мог бы я что-нибудь поесть (хотя в Зимнице достать съедомое трудно), а то пришлось мне отправляться на голодуху. Верхом с адъютантом великого князя Орловым и линейными казаками доехал до переправы и собирался переправляться с лошадьми на пароме, но тут новая препона: на переправе генерал Рихтер заявил мне, что вследствие поднявшегося сильного верхового ветра и сильнейшего течения он обязан прекратить перевозку лошадей и не может меня пропустить, что паром может отнести далеко к части берега, занятой еще турками. Я не настаивал, но пришлось подчиниться и оставить Адада с казаком на нашем берегу.

Так как пешком идти по горам до города, по виноградникам (где еще до сих пор скрываются одиночки-турки, стреляющие по отдельным людям) было медленно и трудно, то я согласился на обязательное предложение генерала Рихтера дать мне понтонную лодку до самого города, причем мне обещано, что я в полтора часа или даже в час туда доберусь. В ту минуту, когда я входил в понтон, я увидел на берегу Черкасского, которого со свитою отказывались перевозить, чтобы не задержать переправы войск, а далее князя Церетелева, ехавшего на ту сторону для принятия участия в рекогносцировке, порученной молодому Скобелеву (кстати сказано, последний переехал из удальства Дунай верхом и ходил в штыки волонтером с Минским полком). Оба попросились ко мне, и я согласился. Вот встреча - на песчаном острове Дуная!

Вместо часа мы проплыли более 2-х ради противных ветра и течения. Гребцами были уральцы, знавшие меня по репутации и объявившие вместе с провожавшим меня по охоте сотником, что если тонуть придется, то они меня непременно вытащат. Вообще все части и чины, как только назовешься, выказывают мне наперерыв внимание и сочувствие.

Плывя вдоль берега турецкого, уже в сумерках заметил я солдатиков, спустившихся с кручи к воде. "Не волынцы ли, не минцы ребята?" - крикнул я с лодки. "Точно так", - был радостный ответ. Я тотчас ответил: "Жаль, ребята, что не могу за темнотою добраться и рассмотреть таких молодцов. Везу от государя императора Георгиевские кресты вам". "Ура!" было мне ответом. Скоро и на круче подхватили. Впотьмах было что-то фантастическое в этом победоносном клике. Гребцы выбились из сил, и мы до пристани добраться не могли, а потому высадились у первой дороги, спускавшейся с кручи. (Прости, что среди бивачного шума и неурядицы я перепутал страницы предыдущего листка, но римские цифры на страницах помогут тебе выпутаться).

Живописная, но крутая дорожка вела в турецкий квартал. Подъем был тяжелый, и мои спутники не раз просили остановиться, чтобы перевести дух, а я - плохой ходок, как ты знаешь - побуждаемый чувством исполнения обязанности шел прытче всех. Мы долго бродили по опустелым улицам города. В мечетях и домах тур[ецких] все окна были выбиты, листки Корана разметаны по улицам, а вещи растасканы болгарами тотчас после бегства мусульманского населения. Это радикальное разрешение вопроса о Болгарии. Болгары мстили своим угнетателям, пользуясь тем, что мы еще не приняли в свои руки управление. Наших офицеров и солдатиков приняли они как избавителей и старались навязать им подарки предметами, якобы оставленными турками.

Желательно, чтобы войска наши скорее удалились из города, могущего произвести деморализующее влияние на героев переправы. Теперь приняты меры для водворения порядка, назначен комендант, жителям предоставлено выбрать членов управления и судов и пр. В городе открыты значительные продовольственные склады, брошенные турецкой администрацией, одной кукурузы принято в наши руки более чем на 1 млн. фр.

Мы спрашивали все встречные блуждающие тени, чтобы найти дом, где помещается корпусный штаб Радецкого и дивизионное командование Драгомирова. Оказалось, что корпусный командир, встревоженный известием о подступлении к Систову со стороны Никополя турецкого отряда, отправился с начальником штаба и двумя казаками на пригорки, лежащие близ переправы, отыскивать 35-ю дивизию, чтобы перевести ее на высоты на Тырновскую дорогу. Одной сотни казаков было недостаточно для разъездов, и наша пехота морилась постоянными ожиданиями появления турок, не видя перед собою дальше ружейного или пушечного выстрела. В 11-м часу добрался я до Драгомирова, которого хозяин-болгарин угощал ужином. Будучи утомлен ходьбою и не обедав в этот день, я с удовольствием воспользовался болгарским угощением. Приехал офицер с аванпостов и сообщил, что стрелковый батальон, высланный из города для рекогносцировки, встретил 4 турецкие батареи с 12-ю орудиями и 800 всадников. Войска эти заняли отличную позицию в 7 верстах от Систова, а батальоны наши отошли на нашу позицию, занятую 2-ю бригадою 14-й дивизии и стрелковою бригадою на кряже, господствующем над городом в полуверсте от него.

Все ожидали ночной тревоги. Оставив Черкасского и Церетелева у Драгомирова, я снова отправился искать Радецкого и долго бродил впотьмах с позиции на позицию. J'ai trouv scandaleux que, dans un moment o les Turcs avaient l'air de s'approcher de nos positions, personne ne savait o se trouvait Ie commandant du corps. Le lendemain j'ai signal au grand due les inconv de ce rel II est all lui-m de 1'autre c pour mettre bon ordre et redonner du ton ceux qui avaient la faiblesse de vouloir se reposer sur des lauriers facilement acquis*.

Поднялась с 11 час. вечера настоящая буря, и пыль ужасная порошила мне глаза. Впотьмах не мог я надеть очков и думал - сразу попаду в инвалиды, потому что глаза разболятся. При нормальном положении вещей так и было бы. Но ты знаешь мою натуру: я старика тряхнул, и даже глаза не посмели покраснеть. Естественно, что от бессонной ночи, ветра и пыли они были несколько раздражены, но в полдень ничего уже заметно не было, и я даже к aсon. не прибегал.

Около часу ночи я решился прекратить поиски и подождать до рассвета в корпусной штаб-квартире возвращения корпусного командира. Тут, как и в доме, занимаемом Драгомировым, болгаре пришли в восторг, как только услышали мою фамилию. "Он за нас страдал 10 лет в Константинополе от турок, греков{19} и иностранцев, ведь его голова (мне это было неизвестно) оценена турками в 1000 ливров. Если турки узнают, что в Систове ночует, непременно нападут, чтобы захватить. После царя Александра генерал Игнатьев - наш освободитель", говорили болгары при наших офицерах и бросались целовать у меня руки. Тотчас мне отвели комнату, и я с адъютантом главнокомандующего Орловым и казаком конвойным, сняв сапоги, растянулся на диване. До 3-х часов мог я лишь поспать. При первом мерцании света я встал, подняв моих спутников, и, удостоверившись, что корпусного командира не нашли даже казаки, посланные с донесением с позиции, я отправился к Драгомирову, передал ему кресты, слова государя, расспросил о положении вещей и отправился к Дунаю снова пешком (мне пришлось разбудить Драгомирова). На понтоне по течению я быстро долетел до строющегося моста, где нашел Адада, и вернулся в 7-м часу в свою палатку. Оказалось, что ночью буря разметала до 30 понтонов, причем многие потонули, мост попортило, задержало окончание переправы на сутки. Единственный пароход, находящийся в распоряжении нашем, отправился собирать разбросанные и увлеченные течением понтоны. Великий князь Алексей Александрович, посланный на мост ночью, [получил] от начальника переправы генерала Рихтера заявление опасения, что "потопили нашего посла генерала Игнатьева, так как погода была ужасная, понтоны без якоря, и могло разбить его или унести".