Николай Андреев - Трагические судьбы

Сам Сахаров так объясняет причины голодовки: «Первоначально мы обсуждали с Люсей решение о голодовке письменно, записками — мы не хотели, чтобы это обсуждение сразу стало известно КГБ в нашей прослушиваемой квартире. Нам не пришлось обсуждать очень долго — решение было нашим общим, основанном на глубоком понимании каждым моральной и фактической неизбежности избранного пути… Это внутреннее единство, близость потом очень поддерживали нас на всем протяжении голодовки…»

Они пошли на эту жестокую акцию протеста.

Весь мир был взбудоражен. Голоса начинали свои передачи с сообщения о голодовке Сахарова и заканчивали ими же. Пришла телеграмма от американского ученого Сиднея Дрелла, с которым Сахаров публично дискутировал об опасности термоядерной войны. Он уговаривал прекратить голодовку. Сахаров ответил: «Дорогой Сидней! <…> Перед лицом коварной машины можем прекратить голодовку лишь при выезде Лизы». Но падали и оскорбительные телеграммы. Вот, например: «Глубоко оскорблены вашей затей тчк Ради корыстных целей своей жены вы предаете интересы науки тчк Если еще не разучились, то подумайте, что уничтожает в вас ваша супруга тчк Наива». Пришло два ругательных письма из Горького.

Н. Н. Яковлев: «Большого ребенка, каким все же является Сахаров, взяли в больницу, подлечили, подкормили».

Власти восприняли голодовку как вызов, этого они позволить ссыльным никак нее могли, потому пошевелили пальцем, как выразился Яковлев. 4 декабря Сахаров и Боннэр гуляли на балконе. Оборачиваются: в комнате человек. Боннэр в комнату: «Как вы сюда попали». Он: «Дверь была открыта». И в квартире еще 8 человек. Дверная цепочка сорвана, ключ лежит на табуретке. Один из незваных гостей душевно сообщает: «Я из горздравотдела. Вам необходимо госпитализироваться. Мы получаем много писем от граждан». Они сразу поняли: спорить бесполезно, сопротивляться тем более — физически они совсем слабые. Сели на дорожку. Поцеловались.

Когда вышли на улицу, увидели две санитарные машины. Их стали растаскивать в разные стороны. Понятно, не им тягаться силами с крепкими парнями. Сахаров начал кричать. Затолкали в машины. Когда выехали на проспект, Сахаров увидел, что «рафик» с женой поворачивает в другую сторону.

Вот как разглядел из далекой Москвы эту сцену профессор Яковлев: «Большого ребенка, каким все же является Сахаров, взяли в больницу, подлечили, подкормили. Он все стоял на своем. Боннэр отправили вместе с ним, правда, при персонале не давала воли рукам. И отпустили за кордон их домработницу, побудив тем самым чудака возобновить нормальный прием пищи».

Рассказывает Боннэр: «Андрея поместили в областную больницу, в хорошую палату, где лежит большое начальство, меня поместили в районную, грязную, с тараканами, дореволюционное строение». Разлученные, они переживали друг за друга. В тот же день в «Известиях появилась статья «Очередная провокация», где повторялись гнусности про Лизу, про Боннэр. Сообщалось, что Сахаровы помещены в больницу и им оказывается медицинская помощь. Елене Георгиевне, видимо, специально положили на тумбочку эту статью, она разорвала газету с криком: «Идите вы с вашими «Известиями…», бросила клочки врачу. Тяжелое впечатление произвела статья и на Сахарова. Елена Георгиевна пыталась сообщить на волю, как над ними совершили насилие, писала короткие записки на клочках бумаги с просьбой передать Хайновским. Записки бросала в окно в надежде, что кто-то передаст по адресу — ни одна не была доставлена.

А Юрий Хайновский, как мы знаем, пытаясь узнать, как они переносят голодовку, поплатился за это жизнью.

Сахаров написал заявление главному врачу, что его и жену насильно госпитализировали и разлучили, он требует, чтобы она была рядом, и пока это не произойдет, отказывается от всех процедур. И что прекращение голодовки возможно лишь при предоставлении выезда Лизе. Врачи пугали Сахарова, что он в любую минуту может впасть в такое состояние, из которого его уже не смогут вывести. Сахаров на все отвечал стандартной фразой: «Отказываюсь от обследований, пока моя жена не будет соединена со мной».

Боннэр, в свою очередь, пугали иной методой (словечко профессора Яковлева): принесли в палату приспособление для принудительного кормления и демонстративно поставили на столик в углу палаты.

Сахаров и Боннэр добились своего. Видимо, власти решили, что надо ослабить хватку. Появился чиновник из Москвы по фамилии Рябинин. Навестил Боннэр, уговаривал прекратить голодовку. Она поставила условие: не будет принимать пищу, пока их не объединят. Ее отвозят в областную больницу, заводят в кабинет главврача. Туда же доставляют Сахарова. Они кинулись друг к другу. Рябинин говорит: мы выполнили ваше условие, теперь ваша очередь. Они дали согласие прекратить голодовку, если выпустят Лизу. Такое согласие было получено. Елену Георгиевну повезли обратно в больницу. В машине состоялся у нее примечательный разговор с чиновником. Вспоминает Боннэр:

«Когда Рябинин вез меня в мою больницу, я спросила его: зачем вся эта клевета в «Неделе», что Лиза наркоманка, что она такая-сякая, а ведь все равно ее отпускают. И он мне снисходительно говорит: «Елена Георгиевна, это же не для нас с вами пишется». Тут я взорвалась и кричу водителю и медсестре: «Вот слушайте, это для вас пишется, они вас считают быдлом, вы любую ложь проглотите…» Чиновник ужасно растерялся моего скандального тона. И я потом подумала, как это точно сказано: «Это же не для нас с вами…» — они и сами не понимали, что в этих словах приговор системе».

Власти сдались через 18 дней. Лизу Алексееву отпустили к мужу. (Кстати, именно в эти дни Капица написал письмо Брежневу, помните: «Сахаров великий ученый…») Из Шереметьево Лиза прислала телеграмму: «Уезжаю счастливая и зареванная».

«Умереть мы вам не дадим. Но инвалидом сделаем»

Вторая голодовка — ее Сахаров не выдержал. Сдался. Боннэр говорила ему, что надо учиться проигрывать, а он в ответ: «Я не хочу этому учиться, я должен учиться достойно умирать». Он все время повторял: «Как ты не понимаешь, я голодаю не столько за твою поездку, сколько за свое окно в мир. Они хотят сделать меня живым трупом. Ты сохраняла меня живым, давая связь с миром».

Третья голодовка — мучительная, трагическая. Вчитайтесь в эти строки письма Сахарова президенту Академии наук СССР Александрову: «Глубокоуважаемый Анатолий Петрович! Я обращаюсь к вам в самый трагический момент своей жизнь… Беспрецедентный характер нашего положения, созданная вокруг меня и моей жены обстановка изоляции, лжи и клеветы вынуждают писать подробно…» И далее обосновывает просьбу: жене надо ехать на операцию в США. Сахаров описывает, как их разлучили на четыре месяца. И наконец самые обжигающие строки: