Пауль Шмидт - Переводчик Гитлера

Еще одна быстрая смена декораций для меня. Из скудно обставленного кабинета итальянского диктатора в палаццо Венеция я несколько дней спустя полетел домой по воздушной оси Рим? Берлин, чтобы сразу же снова отправиться в полет по гораздо более знакомому воздушному пути в Лондон на торжества по случаю коронации короля Георга VI. В Лондоне мне предстояло переводить во время политических бесед для министра обороны фон Бломберга? главы немецкой делегации. Третий рейх еще надеялся на соглашение Берлин? Лондон, хотя зазор между двумя столицами увеличивался в той же пропорции, в какой сужался между Римом и Берлином.

На следующее утро после прибытия в Лондон я был разбужен в семь часов утра военным оркестром, проходившим мимо немецкого посольства. Моя комната выходила на улицу Мэлл, по которой должна была пройти коронационная процессия. С восьми часов утра эта комната с террасой перед ней уже не была моей. Посол фон Риббентроп позаботился о размещении всей немецкой колонии в комнатах посольства, и у меня собралось множество приглашенных. Но даже при этом у меня был отличный вид на процессию.

Первым ехал лорд-мэр Лондона в стеклянной карете. Это традиционное средство передвижения, казалось, взято прямо из сказок братьев Гримм? мне хотелось протереть глаза, чтобы убедиться, что я не сплю. Члены королевской семьи, каждый с эскортом в роскошной форме, замыкали процессию. Уже издали была видна медленно приближавшаяся золотая королевская карета, в которую запрягли восемь лошадей серой масти. В этой карете находилась королевская чета. На фоне пышного зрелища, насчитывавшего столетия, король и королева, символы величайшей в мире империи, произвели на меня незабываемое впечатление. Я не мог не завидовать тому, что обычный англичанин воспринимает как должное эту манифестацию мощи Британского Содружества. В этом не было ничего экстравагантного или преувеличенного. Одобрительные возгласы не были истерическими, а возникали естественно и спонтанно из глубины души простого человека. Здесь церемониальные костюмы не казались неуместными. Они явно имели неразрывную связь со старинной традицией.

Риббентроп пригласил нескольких видных членов партии в Лондон на коронацию, и мне была интересна их реакция. Зрелище не заслужило их одобрения, в основном потому, что было слишком «историческим». «Мы, национал-социалисты, делаем такие вещи гораздо лучше,? сказал мне один из партийцев.? Мы обходимся безо всякой этой традиционной чепухи и идолопоклонства. Среди нас не так много седоголовых. Мы отдаем предпочтение юности и современной униформе в виде коричневой рубашки, а не возрасту и исторической традиции». В свете того памятного события Британия показалась мне покореженным непогодой дубом, сучковатым и искривленным, но еще жизнеспособным. Наши национал-социалистские шествия представали в сравнении яркими оранжерейными растениями, красивыми соцветиями, выращенными с помощью всевозможных ухищрений современного садоводства, в стойкости которых можно было сильно сомневаться. На следующий день после коронации я сопровождал нашего министра обороны фон Бломберга на встречу с премьер-министром господином Болдуином на Даунинг-стрит, 10, где я впервые побывал со Штреземаном в 1924 году. Казалось, ничто здесь не изменилось, и сам Болдуин производил такое впечатление, будто уже давно составляет часть этого дома. Невысокий, крепкого сложения человек, похожий на английского бульдога, сидел, покуривая трубку, за письменным столом. Из всего, что он говорил, я вынес впечатление, что он высказывал тщательно взвешенное мнение, которого придерживался давно. Каждое его движение выражало непоколебимое спокойствие и самоуверенность.

Мы уже знали, что вскоре его должен был заменить канцлер Казначейства Невилл Чемберлен, и нам было также известно, что Болдуин никогда особо не интересовался вопросами внешней политики. При таких обстоятельствах вряд ли что-нибудь могло быть сказано об отношениях между Германией и Англией. Обе стороны ограничились выражением пожелания, чтобы существующие трудности были преодолены. Бломберг указал, что позиция британской прессы вызывает большое недовольство в национал-социалистских кругах Германии, не выразив, впрочем, никаких особых пожеланий на этот счет. Болдуин ограничился ответом, который часто потом получал Гитлер и другие немцы, которые жаловались на британскую прессу: «Англия страна свободной прессы, и британское правительство не имеет возможности влиять на газеты».

Во второй половине дня я отправился к Невилу Чемберлену? который в следующем году должен был сыграть такую важную роль в Мюнхенском кризисе. Разница между ним и Болдуином была поразительной. По сравнению с почти флегматичным Болдуином Чемберлен казался? для англичанина? чуть ли не оживленным. Он не был человеком неколебимых, устоявшихся мнений. Явно интересовался развитием последних событий в Германии и расспрашивал о различных подробностях административной системы Третьего рейха. Хоть и выражал он свой интерес с определенной сдержанностью, его желание установить дружеские отношения между Германией и Англией было более чем очевидным. Несомненно, он был сдержан, но к сдержанности его, разумеется, обязывал и тот факт, что официально он был еще лишь канцлером Казначейства, т. е. министром финансов. Это был немного больше, чем визит вежливости.

Вместе с Бломбергом я нанес также краткий визит Идену в министерство иностранных дел. Иден вел себя очень сдержанно, я приписал это тому, что англичанин предпочел бы, чтобы Германию на коронации представлял министр иностранных дел Нейрат. Мне рассказывали, что на такое пожелание намекнули, но Риббентроп был полон решимости подтвердить свою роль политического представителя Германии и, следовательно, преуспел в интригах, не допустив, чтобы министра иностранных дел послали в Великобританию по этому случаю.

После возвращения я был чрезвычайно занят в Германии. Фон Нейрат, как Штреземан и Куртиус в предыдущие годы, направлял меня переводчиком к другим видным деятелям, в том числе к членам кабинета министров и главным фигурам Третьего рейха.

Мне довелось переводить также и для Геббельса на официальных пресс-конференциях и в личных беседах. В этих случаях он вел себя, как волк в исключительно хорошо подогнанной овечьей шкуре.

Один очевидец рассказывал мне, что перед его самоубийством в 1945 году, когда национал-социалистский рейх лежал вокруг него в руинах, он сдернул маску и сказал своим самым преданным коллегам: «Вот видите, что вы получили, работая на нас. Теперь вы погибнете, а весь немецкий народ получит то, чего заслуживает». Но в те первые годы, когда я переводил на встречах Геббельса с иностранными гостями, он неизменно оставался образованным интеллектуалом, любезным, хорошо воспитанным и улыбающимся? полная противоположность разъяренному демагогу, каким он часто оказывался в своих речах по радио и выступлениях на предвыборных митингах. Может быть, контраст был слишком велик, чтобы произвести на его иностранных гостей впечатление, запоминающееся надолго. Единственным, кого ему не удалось обмануть, был будущий премьер-министр Франции Поль Рейно. Однажды я переводил на их встрече в Берлине, и было ясно, что, при всем своем умении, Геббельс встретил равного себе в этом проницательном и умном французе.