Ольга Мочалова - Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

Как относился поэт, прозаик, стиховед, литературовед Сергей Бобров к творчеству «Варюхи»? Ведь он не мог не быть квалифицированным критиком! Говорил: «Она способная». Всегда выискивал слова и выражения, над которыми можно было бы поиздеваться, это вообще была его манера в отношении ко всему: «Ангел-самозванец». — «Ха! Ха! Где такой прописан?» Предполагаемое названье ее сборника «Книга пик» вызывало хихиканье: «Как смешно — пик, пик, пик!» Предполагаемое названье «Звонок в пустую квартиру» превращалось в «Звонок впустую». Мою тетрадку стихов «Висячий сад» он толковал — «Висячий зад». Теперь, на старости лет, получив сохраненные мною стихи, находит Монину прекрасным поэтом. Раньше он порицал в ней всё. «Женщина должна мило болтать о пустяках: парикмахер плохо завил ей локон, левая туфелька жмет ножку и т. п. А ты говоришь, как мужчина, о стихах, о книгах. Но если уж это так, я найду более интересных собеседников среди писателей, товарищей».

Вспомню, кстати или некстати, еще частушки, бытовавшие тогда в СОПО (Союз поэтов) или по-бобровски «Сопатке».

«Сусанна Мар[239]В жизни — бабочка, в стихах — комар».

«Тарас Григорьевич МачтетСейчас стихи свои прочтэт».

«Стихи Василия Федорова оригинальны, как его фамилия».

«Монина —Церемонина».

Один из членов «Сопатки», серьезный молодой человек, Яков Апушкин[240], фаворит Аксёнова, делал «Церемониной» предложенье руки и сердца. Помню строчку его стихов ей: «Губ твоих мех соболий…» Но для нее он был ничем.

Минуя тяжелую тему «Сергей Бобров», вспомним других спутников ее жизни. Георгий Николаевич Оболдуев, увлекавшийся и стихами, и автором долгие годы. Василий Павлович Федоров, бродячий чудак, физик, холостяк с неустроенной жизнью. Он следовал за Варей во всех ее переселениях, пытаясь помогать материально и литературно. Он переправил стихи Мониной Эдуарду Багрицкому[241], и тот положительно отзыв[ался] о них. Тарас Мачтет восхищался «исключительно тонкой психологией» поэтессы. Это был горбатый уродец, не лишенный поэтического дарованья, сплетник во всемосковском масштабе, знающий все чужие семейные дела. В годы войны он предлагал Варе выйти за него замуж и вместе спасать Москву. Она смеялась.

Приходили подруги по гимназии и из пишущей братии. Бывала милая, скромная Сусанна Укше[242], назову Клавдию Проскурину. Юристка Мария Зимелева говорила: «Страшно видеть запущенную тяжелую нужду, тем более что всякое предложенье отвергается». Перестала бывать. Помочь Варе можно было только доставкой денег и вещей. Советов она не признавала. Она не всегда была пассивной. Вдруг талантливо сделает тонкую вышивку, из моего летнего пальто сошьет Марине шубку. Вдруг примется хлопотать в собесе о пенсии соседке-старушке и добьется успеха. В квартире играла административно-хозяйственную роль. В СОПО свергла председательство Брюсова и поставила на его место Боброва. Не раз умела достать в Гослите французские романы для перевода, и они выходили в свет.

Она скончалась 9 марта 1943 года. Не от своих многочисленных болезней, а от внезапно налетевшего туберкулезного менингита. Конечно, этому предшествовало страшное истощенье. Болезнь была короткой. Приходила мать. Заглянул вернувшийся из эвакуации Сергей Бобров. Машина, везшая из морга тело поэта, не была переполнена провожатыми. Она лежала в гробу с потемневшим лицом, в ее позе чувствовалась мятежная неуспокоенность. Она как бы говорила: «Выгнали меня, отвергли меня, и я ушла. Но я вернусь, вернусь, как метель, как ураган, и взыщутся с вас все мои обиды, и страшен будет мой суд».

После кремации прах был заключен в урну, поставлен в хранилище и забыт. Имея пенсию 200 руб[лей] (цена 2-х кг картоф[еля] на рынке), я выкупила его, несколько месяцев спустя. Я видела останки ее сожженных костей и серый-серый прах. «Отчего так долго не хоронили покойницу?» — спрашивала служащая хранилища. «Все уезжали в эвакуацию», — неверно отвечала я. Несколько месяцев стоял прах у меня на печке, пока мы с Мариной не зарыли его на Донском кладбище. Был ясный солнечный день. Рабочий нашел свободное местечко на углу дорожки, ведущей из конторы, под кустом сирени. Могила ничем отмечена не была, и след ее пропал. Дочь Любовь отказалась хоронить мать, занятая своими настроениями и — чем еще? Никто больше не пришел на кладбище, и в землю Варвара Александровна Монина ушла безымянной. Остались стихи и сны. Но если бы всё же в вечном сне привиделся синеглазый жених, какие слова, лучше тех, юношеских, могла бы она ему сказать?

«Не плачь, не ревнуй, о, мой милый,Только с месяцем я говорила,Только с ветром играла в шалость,Только с горьким горем шаталась».

В заключенье хочется привести одно из ее стихотворений. Несмотря на его несовершенство, оно очень передает ее голос, ее движенье.

В годы те, когда день за днем хорошел,Камень был у меня — малиновый перл.Ничего о нем не спросила я,Редко-редко его носила я.Розоватое спелое зернышкоЯ считала какой-то буренушкой.И не ветер со скал его скалывал,Я теряла его, не искала его.Поздно, поздно узнала, безумица,Что малиновый камень был умница,Что никак не могло быть коровушкойРозоватое скромное зернышко,Что слегка и чуть-чуть переливчатыйБогом был мой камень обидчивый.И не холила, не берегла его, —Накопила с котомку я зла его.Горе, горе, что я, как всякая,Ротозейкой была хозяйкою.А в колечке глазочек простенькийБогом был, стал чертом бесхвостеньким.В рабство проданный чей-то подданный —С глаз долой от меня греховодной.Толи в доме и юность кончилась,В ночь ушла я из дома отчего.Омрачился мир, — кто ломал, кто мостил,А может быть, просто по мне грустил.А как стала жизнь сжигать на костре,Так сложился стих — «Малиновый перл».

13 сентября 1942 года. В. М[онина]

О поэзии Мониной[243]

Варвара Александровна Монина скончалась 9 марта 1943 года. Ей было 48 лет. Она окончила гимназию Констан, поступила на словесное отделение историко-филологического факультета Высших женских курсов. Высшее образование ее осталось незаконченным. Имела двух дочерей от поэта Сергея Боброва. Несколько раз поступала на службу, последние места работы — архив Ленинской библиотеки и Антирелигиозный музей.