Филипп де Коммин - Мемуары

Г раф Шароле вернулся во Фландрию. Когда, позднее, умер его отец, он устроил торжественные и очень пышные службу и похороны в Брюгге и сообщил о его смерти королю [60].

Глава II

Принцы не переставали в тайне вынашивать новые замыслы. Король был крайне разгневан на герцогов Бургундского и Бретонского, так что они с большим трудом могли обмениваться вестями. Их гонцам часто чинили препятствия, и во время военных действий им приходилось пользоваться морским путем: из Бретани, например, они вынуждены были плыть в Англию, там по суше добираться до Дувра, а оттуда – в Кале. Прямым же путем ехать было очень рискованно.

Все это время, пока продолжались распри (а они длились лет 20 или более[61], и одни годы проходили в войнах, а в другие годы заключались перемирия и велись тайные приготовления, и каждый государь включал в договоры о перемирии и своих союзников), господь оказывался милостив к французскому королевству в том смысле, что в Англии не прекращались начавшиеся за 15 лет до этого войны и раздоры и в кровопролитных сражениях там погибло много знатных людей [62]. Все говорили, что англичане плохие верноподданные, поскольку у них два дома претендовало на корону Англии – дом Ланкастеров и дом Йорков. Нет сомнения, что если бы положение дел у англичан было таким же, как и прежде[63], то у нашего королевства было бы немало забот.

Король всегда стремился покончить прежде всего с Бретанью – потому что ему казалось, что ее завоевать легче, чем владения Бургундского дома, поскольку она хуже защищена, и потому что бретонцы принимали к себе его недругов, в том числе его брата, а также имели своих сторонников в королевстве. По этой причине он неоднократно разными способами оказывал давление на герцога Бургундии Карла, дабы тот разорвал отношения с бретонцами, а взамен король обещал порвать с льежцами и другими его противниками, но такое соглашение не состоялось.

Герцог Бургундский вновь двинулся на льежцев, которые, несмотря на то что за год до этого выдали заложников и заключили договор, несоблюдение которого влекло бы за собой казнь заложников и выплату крупного штрафа, тем не менее нарушили мир и взяли город Юи, изгнав жителей и предав город огню. Он собрал войско у Лувена, что в области Брабант близ границы с Льежем. Туда к нему прибыл граф Сен-Поль, коннетабль Франции, который в то время был тесно связан с королем и держал его сторону, а вместе с ним кардинал Балю и другие королевские посланцы. Граф сказал герцогу Бургундскому, что льежцы – союзники короля, на которых распространяется договор о перемирии, и предупредил, что король окажет им помощь, если герцог нападет на них. В то же время он предложил: если герцог согласится на то, чтобы король начал войну с Бретанью, то король предоставит ему свободу действий против льежцев. Их аудиенция была краткой, при скоплении народа, и пробыли посланцы лишь один день.

Герцог Бургундский объяснил, что нарушили договор и совершили нападение льежцы, а не он и поэтому он не может бросить своих союзников-бретонцев. Послы поспешили обратно. Когда они садились на коней (это было на следующий день после их приезда), он во всеуслышание заявил им, что умоляет короля соблаговолить ничего не предпринимать против Бретани, на что коннетабль возразил: «Монсеньор, вы все что угодно оборачиваете в свою пользу. Вы желаете воевать с нашими друзьями и в то же время сдерживать нас, дабы мы не смели преследовать наших врагов, как Вы преследуете своих. Но так быть не может, и король этого не потерпит». На прощание герцог сказал им: «Льежцы в сборе. Надеюсь, не пройдет и трех дней, как мы сразимся. Если я проиграю, то уверен, что вы поступите по-своему, но если я выиграю, то вы оставите бретонцев в покое», – после чего он сел на коня. Послы разошлись по домам, чтобы приготовиться к отъезду, а он при оружии и с большой свитой выехал из Лувена к городу Сен-Трону, чтобы осадить его. У него была огромная армия, так как к нему из Бургундии съехались все, кто только мог. Я никогда еще не видел вблизи столь великого сборища.

Незадолго до его отъезда обсуждался вопрос о заложниках – казнить их или поступить как-то иначе. Некоторые высказывались за то, чтобы их всех казнить, особенно сеньор де Конте, о котором я не раз уже говорил. Ни разу до этого я не слышал, чтобы он выступал столь зло и жесткосердно. Вот почему государю необходимо иметь в своем совете нескольких человек – ведь порой и самые мудрые впадают в заблуждение, проявляя пристрастность при обсуждении дел, либо любовь или ненависть, либо из желания сказать что-нибудь в пику другому, а нередко и из-за своего настроения, а потому не стоит совещаться в послеобеденное время. Некоторые, пожалуй, скажут, что людей, способных так ошибаться, нельзя допускать в совет государя. На это следует ответить, что все мы люди и если кто пожелает найти таких, которые всегда говорят мудро и никогда не сбиваются, то должен будет их искать на небесах, ибо среди людей он таких не отыщет. Но зато в совете всегда найдется такой человек, который выступит хорошо и мудро, даже если он и не привык это часто делать, и таким образом одни сглаживают ошибки других.

Возвращаясь к совету, скажу, что двое или трое, преклоняясь перед могуществом и умом упомянутого Конте, присоединились к его мнению. Ведь на совещаниях всегда найдется немало людей, которые высказываются только после других и, ничего не понимая в деле, желают лишь угодить тому, кто уже выступил, особенно если это человек могущественный. Затем был спрошен монсеньор де Эмберкур, родом из-под Амьена, один из самых опытных и разумных рыцарей, известных мне. Он выразил мнение, что следует поступить истинно по-божески и освободить всех 300 заложников, показав тем самым, что герцог не жесток и не мстителен; при этом надо еще учесть, что они вернутся домой с добрыми чувствами и надеждой на сохранение мира; но на прощание им необходимо напомнить о милости, оказанной им герцогом, и просить, чтобы они постарались обратить свой народ к доброму миру, а если они не пожелают внять этому, то пусть в благодарность за доброту герцога, по крайней мере, не участвуют в войне против него и своего епископа, который находился в его свите. Это мнение было принято, и заложников при освобождении заставили дать соответствующее обещание. Им было сказано, что если кто-либо из них объявится на поле боя и будет взят в плен, то ему отрубят голову. С этим они уехали.

Мне кажется, стоит добавить, что после того, как сеньор де Конте вынес свой жестокий приговор заложникам, о котором Вы слышали, и когда они (а часть их присутствовала на совете) уже воспряли духом благодаря проявленной к ним истинной доброте, один из членов совета сказал мне на ухо: «Вы видите этого человека? Несмотря на глубокую старость, он еще полон сил; но я осмелюсь что угодно поставить за то, что теперь он не проживет и года, высказав столь страшное суждение». Так и случилось – прожил он недолго, но успел хорошо послужить своему господину в сражении, о котором я расскажу ниже.