Бо Грёнбек - Ханс Кристиан Андерсен

Освобождение пришло весной 1827 года. В школу поступил новый преподаватель закона божьего, молодой богослов по имени Берлин, который учился у Мейслинга в школе Метрополитен. Он быстро разобрался в ситуации и, будучи в Копенгагене во время пасхальных каникул, пошел к Коллину и рассказал, какому недостойному и беззастенчивому обращению подвергался Андерсен. Коллин был настолько встревожен рассказом, что решил немедленно забрать Андерсена из школы и взамен учить его частным образом в Копенгагене. Прощание с домом Мейслингов было особенно драматичным и показало человеческую пропасть, которая разделяла мальчика из простой семьи и его интеллектуального наставника. «Я хочу попрощаться с вами, — сказал Андерсен, — и поблагодарить за то хорошее, что вы для меня сделали!» Мейслинг ответил: «Убирайтесь к черту!»

Пять лет учебы в школе Андерсен всю жизнь вспоминал как мученичество. Выдержал он его только за счет своих благодетелей, которых не хотел разочаровывать, а кроме того, за счет поразительного упорства, с которым он преодолевал все невзгоды и трудности, в надежде, что бог его не оставит. Едва ли школьные годы неизбежно должны были нести такие страдания. На самом деле у него были все данные, чтобы стать хорошим учеником. Хотя у будущего мастера языка отсутствовало грамматико-аналитическое чутье, он был достаточно умен, его усердию и желанию учиться ничто не мешало, а его поведение было выше всяких похвал. Его всегда любили и уважали учителя и он хорошо ладил с товарищами; нет оснований считать, что над ним издевались, хотя кое-кого, возможно, и раздражали его тщеславные фантазии о писательской карьере. Но камнем преткновения оказался Мейслинг. Нужно признать, что для педагога, неискоренимыми принципами которого были дисциплина, порядок, сосредоточенность и дотошность, было, должно быть, нелегким испытанием навязывать их такой богемной натуре, как Андерсен, мало склонной к систематической работе и всегда занятой собой и своими мечтами сделаться великим поэтом. Мейслинг отвечал за то, чтобы его ученики сдали экзамен на аттестат зрелости, это служит некоторым оправданием его строгости, но не меняет того факта, что как учитель он был плохим психологом, а как человек — неотесанным плебеем. Андерсен даже слишком правдиво описал его в своих воспоминаниях, стремясь воздать ему должное более доброжелательно, чем Мейслинг заслуживает. Чего стоил Мейслинг в остальном как ректор, показывает быстрота, с которой он навел порядок в Хельсингёрской школе, как только прибыл туда, но в течение каких-нибудь десяти лет сам же свел все на нет, потому что его необщительность, упрямство и ученое высокомерие рассорило его со всеми: и с учениками, и с их родителями, и с преподавателями. К 1839 году в школе осталось всего три ученика, школу закрыли, и Мейслинга отправили в отставку. Неудивительно, что отношения между ним и Андерсеном сложились неудачно. Однако следует добавить, что в 1837 году при случайной встрече с писателем Мейслинг без оговорок признал, что в школе обходился с ним дурно и что ошибался в нем. Но это было запоздалое признание, и впечатления этих полных отчаяния лет преследовали Андерсена всю жизнь. Даже в старости его мучили кошмары, где главную роль неизменно играл Мейслинг.

Призвание поэта

Но теперь испытаниям пришел конец. С напутственными проклятиями ректора Андерсен отправился в столицу, чтобы начать жизнь, во всех отношениях лучшую, чем та, от которой он уехал. Вместо изоляции в Хельсингёре у вечно раздражительного и ворчливого Мейслинга и его малосимпатичной семьи он вел теперь свободную и разнообразную жизнь. Он передвигался по городу, как ему заблагорассудится, и когда угодно посещал своих многочисленных друзей. Они охотно принимали его у себя, и он был счастлив, что может их навещать. Визиты означали обед, приятную беседу, которой он не был избалован в Хельсингёре, и слушателей для его стихов. Конечно, он получал сверх того еще и увещевания и нравоучения — как ему казалось, слишком много увещеваний. Он так и не научился извлекать из них пользу; но, возможно, они все же немного рассеивали его самоуглубленность и тем самым помогали ему приспособиться к копенгагенской среде. Во всяком случае, его воспитатели желали ему добра и опасались, как бы он не превратился в тщеславного шута.

Наибольшую роль в его жизни и тогда, и позже сыграли дома Х.К. Эрстеда, Вульфа и Коллина. Х.К. Эрстед понимал его лучше многих других, всегда поддерживал и утешал. Адмирал Вульф вряд ли по-настоящему ценил своеобразную личность Андерсена, но по-своему любил его и всегда веселился, слушая его рассказы; жена Вульфа, Хенриэтта, особенно надоедала ему постоянными наставлениями, но она делала это от чистого сердца и доброжелательно. Больше всего он привязался к их дочери Хенриэтте, умной и волевой девушке, которая на всю жизнь стала ему по-сестрински преданной подругой. Но его подлинным домом был и остался дом Коллинов. Когда в 1822 году Йонас Коллин взял на себя ответственность за образование Андерсена, а в последующие годы, наблюдая за его работой, увидел, что в странном мальчике из провинции заложено многое, он открыл перед ним свой дом, и таким образом Андерсен сразу приобрел и родителей, и братьев с сестрами.

Коллины жили неподалеку от Новой Королевской площади, в доме № 4 по улице Бредгаде, а в 1838 году переехали в собственный дом на Амалиегаде, 9, и в течение многих лет в этих двух домах протекала жизнь веселой и необычной семьи. Господствовали во всем твердый характер и теплая душевность Йонаса Коллина — идеального отца семейства в патриархальном стиле. Он родился в 1776 году, таким образом, когда Андерсен познакомился с ним, ему было около пятидесяти, и до самой своей смерти в 1861 году он оставался центром семьи. Андерсен с глубоким почтением называл его «отец». Мать, Хенриетта Коллин, как и ее муж, отличалась добрым сердцем, но была не так талантлива, как он или дети. Она была болезненной и рано стала глохнуть, а затем совсем потеряла слух и потому играла незначительную роль в семейной жизни. Помимо отца, будни скрашивали дети, отличавшиеся веселым нравом. Они любили подтрунивать друг над другом, изощренно, но беззлобно, потому что их связывала крепкая и сердечная дружба; подшучивали и над Андерсеном, ведь он был в доме словно родным сыном. В этом кругу возник семейный жаргон, многие выражения из которого через сказки Андерсена вошли в датский язык. Оттуда происходят фразы: «Он такой большой и странный, ему надо задать хорошенькую трепку»[25], или «Нет, будем людьми!», или «Спокойной ночи, Оле, деньги на окне». Из пятерых братьев и сестер Коллин ближе всего Андерсен сошелся с Эдвардом. Тот был на три года младше, но из-за сильного и уверенного характера казался старше Андерсена. Это был очень трезвый человек, более трезвый, чем хотелось бы Андерсену, но всегда готовый прийти на помощь. Еще во времена учебы он помогал Андерсену с латинскими сочинениями, тяжелым и мучительным крестом в мейслинговском обучении, а потом был его советчиком во всевозможных практических делах. В 1830 году он окончил юридический факультет и, подобно отцу, сделал карьеру в системе государственного управления.