Соломон Перел - Гитлерюнге Соломон

Мой ответ повысил уважение ко мне среди младших школьников. Но что мне делать? Кому довериться в таком ужасном положении? Пойти к врачу было равнозначно тому, как если бы я собственноручно отдал себя на заклание: «Я покоряюсь. Вы выиграли. Убейте меня!» Но разве мама не наказала мне: «Ты должен жить!»?

Из-за боли, вызванной воспалением, я распустил нитки. Несмотря ни на что, я надеялся, что операция окажется успешной. Но кожа вновь и вновь возвращалась на место, и моя проблема осталась неразрешенной.

Очень трудно быть евреем. Но пытаться им не быть еще труднее.

Я вспомнил разговор между фронтовиками касательно пениса: природа, мол, снабдила его могучей силой самоисцеления: благодаря жировому слою кожи, рана или воспаление быстро заживают. Вспомнив об том, я решил просто подождать.

К большой моей радости я убедился, что это правда: воспаление само прекратилось и в конце концов совсем исчезло. Свое выздоровление я отпраздновал несколькими глотками ликера из моего тайного запаса. Больше я, конечно, никогда не стану вмешиваться в собственную природу.

Никогда не упрекал я своих родителей в том, что они приобщили меня к роду Авраама, отца нашего. Для меня это была такая само собой разумеющаяся реальность, как и то, что меня зовут Соломон, а мое лицо именно такое, а не иное. Я не хотел не только скрывать своего происхождения, но и отказываться от него. Необходимо было продержаться до того момента, пока не наступит свобода. Меня поддерживала надежда на то, что от пребывания в этом месте я когда-нибудь буду избавлен.

В первый день я принял душ, надел новую форму и в хорошем настроении вернулся в комнату. Спокойно и добросовестно я расправил на себе ужасную форму и спросил себя, стоя перед зеркалом: «Соломончик, это ты?» Печаль и ужас пробежали по моему лицу, однако оно быстро просветлело, и я торжествующе себе улыбнулся. «До сих пор удача была со мной, и дальше так будет».

В одном теле и в одной душе гитлерюнге Юпп и еврей Соломон восстают друг на друга, как огонь и вода, и все-таки уживаются.

В коридоре послышались приближающиеся голоса. Я придал лицу серьезное выражение. Сердце мое билось. Кто эти молодые люди, как они будут реагировать на мое появление среди блондинов? Каким будет мой сосед по комнате?

Вот открылась дверь, и он вошел. Конечно, блондин, хорошо выглядит, лицо избалованного ребенка. Удивленно остановился в дверях. Я ему тут же улыбнулся, представился, коротко описав свой жизненный путь. Он обрадовался, что мы будем жить в одной комнате, приветствовал меня «Хайль!» и представился как Герхард Р.

Я сразу почувствовал, что от этого юноши у меня не будет неприятностей. Мы прервали разговор, когда услышали с улицы голос дежурного: «Через пять минут марш в столовую!» Я должен был маршировать в их форме и в их ботинках. Мои шаги будут громко отдаваться по кафелю, и я буду двигаться вперед в такт «левой-правой» их марша, который идет по Европе и миру.

Я убрал последние вещи и вместе с Герхардом покинул комнату. В коридоре я влился в поток курсантов, выходивших из своих комнат, и почувствовал на себе их вопросительные взгляды. Тем, кто шел рядом, Герхард сообщил, что я новый ученик и приехал прямо с фронта. Он и не представлял, какую неоценимую услугу мне оказывает. На первой же встрече с другими учениками моя козырная карта уже лежала на столе: я вольнонаемный, славный фронтовой вояка. Это включалось в срок учебы.

Каждый знал, что он должен делать, и учащиеся быстро встали в колонны по четыре человека. Дежурный попросил меня к ним не присоединяться, а подождать появления коменданта. Мне было ясно, что первое впечатление обо мне решит все. Когда пришел комендант, он указал на меня, громко назвал мое имя, а на немецкое происхождение указал так, чтобы все его слышали. Потом он точно описал мое военное прошлое, подчеркнув, что командование части послало меня сюда для того, чтобы я продолжил образование и углубил знания о моей родине. Все получили приказ мне помогать. Конечно, я знал цену этой речи о моем вкладе на русском фронте, о храбрости, которую я продемонстрировал, будучи еще почти ребенком, о моей готовности пожертвовать жизнью за фюрера и народ…. Только черту могла прийти в голову такая нелепость. Но при моем душевном состоянии это было бальзамом.

Должен, однако, признать, что скоро и сам стал верить в свою ложь.

«Правой, правой, вперед марш!» — командовал ротный. Мне было приказано примкнуть к последней шеренге. Да и то, правда, я не попадал в шаг, приноравливаясь к их ритму.

Без указания, как само собой разумеющееся, все восторженно запели. Я знал песни «На лугу растет цветочек, он зовется Эрика», «Лореляй» и напевал их про себя. Вдруг я прервался, навострил уши, так как услышал песню, которую до сих пор не знал:

Евреи едут туда-сюда,Идут через Красное море.Они переходят Красное море.Евреи идут.

Волны бьют,И мир будет спокоен тогда,Мир будет спокоен,Когда волны их накроют.

Вот как, не прощают они Господу того, что Он посуху вывел Своих детей из Египта, а не потопил. Когда мы подошли к столовой, запели новую песню. Я слушал ужасные слова: «И если с ножа кровь евреев струится, то нам снова хорошо». Пели это, садясь за богато накрытый стол. Смогу ли я хоть что-нибудь проглотить? Нечто страшное было в этом пении, какая-то варварская бесчеловечная оргия.

Стук их подбитых гвоздями сапог был далеко слышен. Миллионы людей в ужасе спасались от них бегством, они предвещали разрушение, верные своим словам: «Мы будем маршировать дальше, пока не превратим все в руины. Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир!»

Маршируя под эти возгласы, мы дошли до столовой. Огромный зал с акустикой как в соборе был гордостью школы. Вмещал он до сотни учащихся. На стенах были изображены герои-викинги, свастики, оружие, цветы и плуги. Мне бросилось в глаза, что никто не садится. У столов все стояли как вкопанные, направив взгляд на маленькие хоры под высоким потолком. Там восседал комендант и говорил в микрофон. Он сделал торжественное лицо и ждал, пока стихнет шепот. Какое же тут произойдет священнодействие? Я настроился повторять жесты и каждое движение губ.

Наступила гробовая тишина. Комендант взял слово. Акустика усиливала его голос. Я постарался сконцентрироваться и понять сказанное им. Песня о крови евреев, которая струится с ножа, еще звучала в моих ушах. Я уловил несколько слов: «чистота расы», «быть сильным», «право на жизнь»… ну да, весь стандартный нацистский словарь. В тот момент я еще не знал, что в последующие три года те же формулы мне придется учить самому и обучать им других. Свою речь он закончил пожеланием хорошего аппетита. Мы начали есть. Нам принесли горячий овощной суп, булочки, сыр, искусственный мед. На десерт был чай.