Автобиография одной итальянской семьи - Санто Версаче
Мне нелегко говорить о сестре. Нас связывает глубокая внутренняя связь, но эта связь полна противоречий. Донателла совсем не такая, как я. Она строго различает публичное и приватное. На людях она напористая и даже агрессивная Донателла Версаче, но дома – совсем другая. Дома она гораздо деликатнее и глубже. Сознаюсь, что в некоторые моменты с трудом ее понимаю.
Донателла всегда ощущала себя женским двойником Джанни. Точнее, она была как бы Джанни, но из другого поколения. Нас с ней разделяли всего каких-то одиннадцать лет, но она принадлежала уже к другой Италии, к другой Калабрии и к другой семье, к моменту ее появления на свет уже достигшей благосостояния.
Когда я пошел в школу, итальянский был для нас иностранным языком, когда же в школу пошла Донателла, телевидение уже сгладило все различия и лингвистически объединило нас с Италией. Мне до сих пор очень важно перекинуться с Норой парой слов на диалекте, а при посторонних так и вообще говорить на калабрийском.
Когда мы с Джанни были детьми, на всем еще лежала тень только что кончившейся войны. Взрослые отвыкали от карточной системы, от голода и страха. Мы не ходили в рестораны, а устраивали складчину из той еды, что приносили с собой из дома. Да и что это была за еда… Котлета, состряпанная кузиной Маризой, самодельные макароны, баклажановая стружка вместо пармезана. А лучшим развлечением для нас были прогулки в Аспромонте[49] и ночные купания в море. Я до сих пор помню запах свежей дыни и вылазки в море на лодках с фонарями, чтобы наловить сардин, а потом зажарить их на костре.
Эта простая жизнь, впитавшая в себя запахи земли и моря, прочно сидит во мне. Когда я возвращался в Реджо, а я часто туда возвращался даже в те годы, когда был загружен работой и вертелся, как волчок, мое тело словно заново воссоединялось с душой. И нет для меня ни моря, ни гор красивее, чем в Калабрии.
И все, что пришлось пережить вдали от Калабрии, не оставило во мне никакого следа. Я как был спартанцем, так спартанцем и остался.
Когда я смотрю на фотографии Донателлы с голливудскими дивами, это доставляет мне удовольствие: она движется по той дороге, что проложил Джанни. И я понимаю, что мир мишуры и блесток – не только работа для нее, это еще и развлечение, в нем она чувствует себя молодой и полной сил. В глазах почтенной публики Донателла обладает талантом к связям с общественностью.
Я отношусь к этому по-другому. Наверное, я просто менее чувствителен к известности. Но и мне доводилось радоваться встречам со знаменитостями, и я считаю их наградой за нашу работу. Особенно приятно было работать с артистами и ощущать, что они становятся ближе и к нашей работе, и к нашей семье.
Когда я смотрю на фотографии Донателлы с голливудскими дивами, это доставляет мне удовольствие: она движется по той дороге, что проложил Джанни.
Тут я вспоминаю Мину, с которой постоянно поддерживаю связь. Мы ее всегда обожали. С мамой, Джанни, Донателлой и Норой мы ездили в Мессину послушать ее в спектакле, который она пела вместе с Джорджо Габером. Это Джанни вытаскивал нас на все интересные события, если бы не он, мы бы, может, никогда и не поехали. А с ним мы были среди публики на последнем концерте Мины в «Буссола ди Версилия». Для обложки своего диска она позировала в платье от Джанни Версаче. Им всегда было радостно вместе, да иначе и быть не могло: встречались две абсолютно творческие натуры. Бенедетта Мадзини, дочь Мины, в июне 1996 года была вместе с нами на весенне-летнем показе 1997 года, и именно она представила нам двух необычных музыкантов, гостей этого шоу. Один из них был Робби Уильямс, только что разорвавший связи с Take That, другой – Тупак Шакур. Тупак прошелся по подиуму вместе со своей невестой Кидадой Джонс. Это было одно из его последних появлений на публике: три месяца спустя он был убит в Лос-Анджелесе.
Я много раз встречался с Элтоном Джоном, был знаком с Ширли Маклейн[50] и Лайзой Миннелли, мне доводилось сидеть за ужином рядом с Педро Альмодоваром. Из всех людей театрального мира, с которыми общались мы с Джанни, больше всех поразил меня своей человечностью Морис Бежар. Джанни делал эскизы костюмов ко многим его спектаклям. Особенно мне запомнились костюмы к балету «Леда и Лебедь». Сильное впечатление производила пачка из страусиных перьев на Лючане Савиньяно. Когда открылся занавес театра Ла Скала, публика затаила дыхание еще до того, как Лючана сделала хоть одно движение. Знакомством с этой удивительной женщиной я тоже очень дорожу.
Наша дружба с Морисом была настолько тесной, что, набирая труппу для проекта Брюссельского балета XX века, с которым работал больше тридцати лет, он перед поездкой в Лозанну сознался Джанни, что хочет купить дом, прекрасный, достойный дом, правда, не «дом своей мечты», на который денег не хватало. Джанни хотелось, чтобы мечта его дорогого друга исполнилась. Мы добавили Бежару денег на тот самый «дом мечты». Просто так, в подарок. Мы тогда были на взлете и могли себе позволить такую щедрость.
Впрочем, а как еще можно поступать с друзьями?
11
Наши успехи нравились далеко не всем. В 1994 году журналистка Фьямметта Рокко из британской ежедневной газеты The Independent of Sunday опубликовала злобную статью, полную дезинформации и предвзятых суждений в наш адрес. Она обвиняла нас в том, что у нас не в порядке смета и мы используем деньги мафии. Поставить газету на колени в суде и заставить их заплатить компенсацию морального ущерба было легче легкого, доказав, что все их нападки – наглая ложь. Наши счета были в полном порядке, а отчеты о сметах я аккуратно предоставлял с самых первых лет деятельности нашей фирмы. Дело было еще в том, что я давно вынашивал идею рано или поздно котироваться на бирже. Так что скрывать нам было нечего. Мы калабрийцы, а не мафиози.
Мне много раз приходилось отбиваться и на
