Иван Бабак - Звезды на крыльях

Недалеко впереди — облачность, та самая, на которую возлагали столько надежд, готовясь к вылету. Облачность для летчика — единственная надежда на спасение в трудную минуту. Но как дотянет к ней командир на израненной машине? Бельский подбадривает Петрова по радио, а сам решается на крайность: как только изготовится фашист для стрельбы по Петрову — бросить свой самолет прямо на атакующего «мессера», прикрывая машину командира.

Так и поступил. И вот хорошо слышна летчику четкая барабанная дробь пулеметных попаданий в обшивку самолета, а когда вся машина вздрагивает, то значит в нее угодил снаряд. Бельский мысленно их считает: «Три… четыре…»

Дерзкий маневр летчика психологически действует на противника. Боясь столкновения, он каждый раз резко отворачивает самолет в сторону.

Как только изготовился к атаке следующий «мессер», Бельский вновь повторяет свой маневр, направляя самолет прямо к его носу. Но вдруг его машина вздрогнула, в кабине все завибрировало. Это угодил в в нее восьмой по счету снаряд. Не зная точно последствий попадания, но чувствуя, как сотрясается самолет, он передает по радио командиру:

— Петров, я подбит, больше прикрывать не могу… Бельский переводит свой самолет в набор высоты. Машина продолжает вздрагивать, но рулей слушается хорошо.

В атаку на его самолет изготовилась четверка «мессеров», следующих один за другим с небольшим интервалом в пеленге. Вот-вот тот «мессер», что впереди, ближе к нему, откроет огонь… Чувства подсказывают летчику: надо бы предпринять маневр, чтобы не дать возможности вести гитлеровцу прицельный огонь, но мысль удерживает: еще миг… впереди облачность — единственная надежда на спасение. Увернешься из-под атаки, попадешь затем в кольцо вражеских истребителей. Было бы нормальное состояние — полбеды, но машина подбита, вся содрогается от сильной тряски…

Но вот и облачность. Словно густым туманом окутало все вокруг. Сразу становится легче на душе. Плавным доворотом без крена летчик устанавливает по компасу обратный курс полета к аэродрому и все внимание приковывает к показаниям навигационных приборов, контролирующих режим слепого полета. Это единственное, что он может теперь делать. Во время полета на часы летчик не смотрит, но чувствует: находится на подходе к аэродрому.

Медленно начинает снижение и вскоре вырывается из объятий облачности, прямо перед собой видит аэродром у станицы Поповичевская — сюда они должны возвратиться с задания.

После посадки, пока Бельский вылезал из кабины и расстегивал лямки парашюта, механик самолета Иван Петров осматривал пробоины на самолете.

— Товарищ командир! Одних только пробоин от снарядов семь.

— Должно быть восемь, Иван Алексеевич!

Тот удивленно посмотрел на командира, начал вновь осматривать самолет, но восьмой пробоины не находил. Тут подошел инженер эскадрильи Михайлов:

— Смотри, какой красивый цветок, настоящая лилия!

Подняв глаза, все увидели на лопасти винта, торчащей вертикально вверх, ту самую, восьмую пробоину — большую дыру с расходящимися в стороны краями разрыва, напоминающими лепестки цветка.

Пробоина на винту была причиной той тряски самолета, что заставила Бельского поволноваться. Развороченные края пробоины — эти самые «лепестки» при вращении винта стали причиной своеобразного завывания, которое вначале напугало обслуживающий персонал на аэродроме.

В волнении летчик не заметил подошедшего командира полка и потому не доложил о случившемся. Дзусов уже стоял у хвостового оперения и, очевидно, прикидывал, как его обстреливали «мессеры» с задней полусферы. Когда Бельский подошел к нему, он молча поднял руку, показывая направление, откуда подвергался атакам его самолет. Бельский не успел ответить, это сделал за него Петров:

— Товарищ командир! Он прикрывал меня.

— То есть как это прикрывал?

— На моей машине зенитным огнем повреждены рули управления. Я не мог маневрировать. Он прикрывал меня от атак своей машиной…

— Так вот вы, товарищ Бельский, какой ведомый, настоящий телохранитель! — заметил Дзусов.

Больше об этом случае летчики на фронте никогда не вспоминали. Хотя все участники боя вернулись благополучно, большинство из них привезли на своих самолетах следы бешеного обстрела аэродромных зениток. Результатов же штурмовки аэродрома они не знали, поэтому считали тот боевой вылет неудачным.

…Весной 1973 года, когда ветераны покрышкинской дивизии съехались на Кубань, чтобы побывать на местах боев, в которых участвовали 30 лет назад, во время торжественного собрания в зале городского Дома офицеров многие из ветеранов выступали с воспоминаниями.

Сидевший в президиуме рядом с Бельским писатель Анатолий Хорунжий обратился к нему:

— Скажи, Бельский, несколько слов. Вспомни какой-нибудь хороший эпизод!

И тогда он решил рассказать именно об этом эпизоде. Хотя хорошим его назвать нельзя, но хорошо было то, что его непосредственные участники спустя тридцать лет могли собраться здесь, в этом зале.

В конце выступления Бельский сказал:

— Командир, возглавлявший в те годы эскадрилью, сейчас среди нас, сидит возле окна… Это полковник Петров.

Михаил Георгиевич поднялся и, как показалось Бельскому, таким же взволнованным голосом, как тогда, в полете, сказал:

— Вот потому, что прикрыл меня собой в бою Иван Ильич, я здесь и присутствую…

Ничего больше он произнести не успел. Не то помешало ему волнение, не то просто не дали ему говорить дружно вспыхнувшие аплодисменты.

К этому можно лишь добавить: ни в том бою и других подобных, ни теперь, спустя много лет, летчики, принимавшие участие в подобных ситуациях, спасая своих командиров или боевых друзей, не считали, что они совершают героические поступки. Вся история Великой Отечественной войны убедительно свидетельствует о том, что так поступали тысячи и тысячи советских людей. Именно так: «Сам погибай, а товарища выручай!» Иначе не мог поступить и летчик Бельский.

Охота за «кукушкой»

Весна сорок третьего все больше вводила в свои права. Черно-серый фон земли, привычный для глаза с высоты полета, как-то незаметно превратился в светло-зеленый. К этому ковру растительности прибавились нежные светло-розовые тона — повсюду зацвели сады.

Небо, казалось, стало выше. В нем легче дышалось. Оно не давило, не гнуло к земле, оно звало к мщению. Летчики не радовались туману, слякоти и низкой облачности, а мечтали о летной погоде.

Как правило, летчики по три раза вылетали ежедневно на задания, но были дни, когда поднимались в день по пять раз.