Деникин. Единая и неделимая - Кисин Сергей Валерьевич

Придя к вожделенной власти, Алексеев с ходу убрал с поста главкома Северного фронта считавшегося его приятелем (и конкурентом на посту Верховного) «брата» по «Военной ложе» генерала Рузского. Тут же подгреб под себя абсолютно все руководство, от чего оперативники генерал-квартирмейстеры Александр Лукомский и Яков Юзефович места себе не находили — он не доверял им ни одной бумажки (Деникин прошел это уже в самом начале войны). Нервный Юзефович бился в истерике и просил назначения на дивизию: «Не могу я быть писарем. Зачем Ставке квартирмейстер, когда любой писарь может перепечатывать директивы».

При этом Алексеев начал окружать себя достаточно экстравагантными личностями, которые в «бонапарты» особо не метили. Понятно, почему такую досаду вызвало назначение «постороннего» генерала Деникина его начштаба.

Весьма странную роль при Алексееве играл его однополчанин по 64-му пехотному Казанскому полку и по Академии Генерального штаба генерал-майор Вячеслав Борисов. Одно время тот чуть не угодил на заметку в жандармерию по подозрению в вольнодумстве, но затем жандармы успокоились — Борисова поместили в варшавскую психушку в связи с расстройством рассудка. Однако оттуда его вызволил однополчанин Алексеев, отчего-то считавший Борисова «гением» и прислушивавшийся к его «идеям». Более того, ввел в свою семью. Супруга Алексеева Анна Николаевна описывала его как человека нелюдимого, замкнутого. «Тяжело было видеть всегда у себя в доме этого мрачного, неряшливого человека, — писала она, — но он вскоре подружился с нашими маленькими детьми, и возня с ними благотворно на нем отразилась, так что даже вскоре он мог вернуться к своему любимому занятию — изучению стратегии Наполеона». Вероятнее всего, именно на корсиканце и сошлись два однополчанина, один из которых сам метил в «бонапарты».

Вскоре бывший пациент варшавской психушки перейдет на сторону большевиков (как, кстати, и другой протеже Алексеева генерал Клембовский), а 27 февраля 1918 года подаст Ленину знаменательную записку, в которой предскажет срок падения Германии — октябрь 1918 года. Именно опираясь на записку Борисова, глава Совнаркома строил планы подписания Брестского мира, рассчитывая на его последующую денонсацию, но уже располагая собственной Красной Армией.

Не зря дворцовый комендант последнего самодержца гене-рал-майор Владимир Воейков называл алексеевскую физиономию «хитрой», причем умеющей принять «еще более хитрое выражение».

Деникин пишет: «Такой полупринудительный способ назначения Верховному главнокомандующему ближайшего помощника не прошел бесследно: между генералом Алексеевым и мною легла некоторая тень и только к концу его командования она рассеялась — генерал Алексеев в моем назначении увидел опеку правительства… Вынужденный с первых же шагов вступить в оппозицию Петрограду, служа исключительно делу, оберегая Верховного — часто без его ведома — от многих трений и столкновений своим личным участием в них, я со временем установил с генералом Алексеевым отношения, полные внутренней теплоты и доверия, которые не порывались до самой его смерти».

Вряд ли все было так уж безоблачно. Вероятнее всего, Алексеев не увидел в Деникине конкурента, которого отчетливо наблюдал в Рузском или Корнилове, чьему назначению командующим Петроградским гарнизоном он так противился. Поэтому в тот момент и посчитал нужным сохранить с нач-штаба ровные отношения. Тем более, что на него можно было свалить многие дела в Ставке, до которых у самого Алексеева руки просто не доходили.

К примеру, разбирательства с массой весьма примечательных просителей и ходоков. Как раз в то время в Могилев зачастили будущие «звезды» Гражданской. В Ставке был задержан прапорщик Николай Крыленко с тюком подрывной литературы с мандатом Петросовета. Его арестовали и попытались отдать под суд. Но из Петрограда военное министерство потребовало Крыленко обратно. Пришлось отпустить. Ответственность же за арест Главковерх лихо сбросил на своего начальника штаба.

Следующий раз в Ставке Крыленко появится в ноябре уже в качестве «красного главковерха», подняв на штыки последнего Верховного главнокомандующего Российской армией.

Здесь же появился подполковник 1-го Невского пехотного полка Михаил Муравьев (из эсеров), инициатор создания добровольческих ударных батальонов. В Ставке ему попытались мягко отказать — мало ли из какого бушующего в тылу сброда он наформирует боевые части. Таким даже давать оружие опасно. Тот обиделся и отбыл в Петроград, где возглавил

Оргбюро Всероссийского центрального комитета для вербовки волонтеров. Успел создать около 100 батальонов. Само собой, нажаловался на Ставку как на «гнездо контрреволюции».

Через год, командуя Восточным фронтом большевиков, Муравьев лично объявит войну Германии и попытается развернуть армию на Москву, где засели «предатели», позвав с собой в поход с Волги мятежных чехословаков.

В Могилеве отметился и полтавский журналист, выпускник духовной семинарии Симон Петлюра, представлявший «Всероссийский союз земств и городов». Приехал просить разрешения формировать отдельную Украинскую армию в составе Русской армии. В Ставке с большим подозрением относились к подобным формированиям — Туземная дивизия и латышские стрелки вполне себя зарекомендовали, но от них не исходило центробежных поползновений. Но один из создателей Украинской социал-демократической рабочей партии Петлюра был известен как давно бредивший мечтой о воссоздании «ридной нэньки Украины».

Тем не менее умные головы в Петрограде посчитали, что это будет очень демократично, и поддержали, разрешив украинизировать несколько корпусов на Юго-Западном и Румынском фронтах. К примеру, 34-й корпус генерала Павло Скоропадского. «Правительство считает возможным продолжать содействовать более тесному национальному объединению украинцев в рядах самой армии, или комплектованию отдельных частей исключительно украинцами, насколько такая мера не нарушит боеспособности армии… и находит возможным привлечь к осуществлению этой задачи самих воинов-украинцев, командируемых Центральной радой в военное министерство, генеральный штаб и Ставку».

Себе на голову. В созданных частях началась «ползучая украинизация», солдаты отказывались воевать не под «жовто-блакитным прапором», а русских офицеров и унтеров тут же начали «этнически чистить».

Через несколько месяцев «генеральный секретарь Центральной Рады» из семинаристов Симон Петлюра создаст Гайдамацкий кош и открестится от Великороссии насовсем.

Ставку не любил никто. Политические силы считали ее средоточием поклонников «старых порядков», армия обвиняла ее во всех бедах снабжения и бесхозяйственности тыла, во Временном правительстве считали ее слишком громоздкой и постоянно пытались «упростить» ее аппарат.

К Деникину в Ставку приехал его однокашник по Академии начдив генерал-майор Павел Сытин с собственным проектом налаживания дисциплины. Он предложил для укрепления фронта объявить, что вся земля — помещичья, государственная, церковная — отдается бесплатно в собственность крестьянам, но исключительно тем, которые сражаются на фронте. Таким образом, по его мнению, солдаты должны перестать волноваться за то, что в тылу землю поделят без их участия, и будут спокойно воевать. Генерал сунулся с таким проектом к Каледину, тот вытолкал его взашей — «что вы проповедуете, ведь это чистая демагогия!». Деникин подтвердил, что инициатива Сытина — чистейшей воды безумие и анархия. Генерал обиделся. Через год они еще встретятся уже по разные стороны баррикады. Сытин будет командовать Южным фронтом большевиков и верно служить новой власти вплоть до «благодарственной» пули от нее в 1938 году.

Сам Деникин сразу же ввязался в борьбу с Генштабом, настаивая на требовании, не считаясь со старшинством чинов, предоставлять все же высшие командные должности только офицерам, прошедшим практическую школу полкового командира. Из-за этого он даже рассорился с будущим военным министром полковником Александром Верховским (впоследствии служил у большевиков), не допустив его назначения с должности начальника штаба дивизии начальником дивизии.