Питер Акройд - Чосер
И совершенно естественно и неизбежно вновь обратиться здесь к картинке на фронтисписе в одном из изданий “Троила и Хризеиды” – поэт, на подобном кафедре возвышении, выступает перед благородной публикой, и это похоже на проповедь. Чосер здесь и серьезен, и в то же время занят игрой, то есть воплощает некий излюбленный им контраст – красноречие как способ дать нравственный урок, в котором форма не менее важна, чем содержание. Высказывалась мысль, что две фигуры перед украшенным возвышением исполняют мимическую сцену, иллюстрирующую описываемые Чосером события, – интересное соображение, выдвигающее новую возможную деталь выступления поэта. Но публика главным образом поглощена звучащим словом, объединенная общим действом, протекающим по собственным законам, а также общими чувствами, надеждами и переживаниями. Поэт обращается к собравшимся перед ним и завладевает их вниманием. Его стихи, как говорил сам Чосер, “заставят их краснеть иль погружаться в мечтанья”. Временами тон его бесстрастен, временами – вдохновенно красноречив и демонстрирует незаурядное ораторское мастерство, а потом он вдруг спускается с котурнов – и перед слушателями простой и близкий им человек; он может пошутить, рассказать забавный анекдот, позволить себе хитрый намек; теперь это не безличный оратор, а просто Джеффри Чосер, чьи особенности и слабости хорошо известны некоторым из присутствующих. Существует ряд тактических приемов и тонкостей, которые тоже могли им использоваться. Возможно, он перевоплощался в другое лицо с помощью мимики или жеста, опровергал сказанное, снижая эффект и меняя ожидаемое впечатление. Вот почему, как оказалось, совершенно невозможно дать раз и навсегда определенное истолкование написанных Чосером текстов: каждый исследователь и критик имеет на этот счет свою теорию. Не будь актера, исполнителя, в чем был бы смысл текстов? И к чему критическое истолкование, исследование, когда стихи являют себя каждый раз по-разному, свежо и неожиданно?
В финале “Троила и Хризеиды” Чосер обращается к своему созданию с таким напутствием:
… Ступай, книжонка, отправляйся в путь!А встретится тебе когда-нибудьПоэт, что Дантом некогда венчан,Гомер, Овидий, Стаций иль Лукан,Соперничать не смей ты, будь скромна,Лобзай смиренно праху этих ног,Будь памяти учителей верна,Тверди тобой заученный урок.Во мне ж надежда теплится одна,Что, может быть, – пусть сгорбленныйи хилый —В комедии я попытаю силы[15].
Это предчувствие будущей “комедии” – написанных в последние годы “Кентерберийских рассказов”, но важно другое, то, что Чосер нацелился на место в пантеоне великих поэтов. Он ссылался на них и раньше. В “Храме Славы” все они несут бремя современной им цивилизации, хотя и составляют ее славу и блеск. Принадлежа к царству “чистой поэзии”, каждый из них в то же самое время воплощает талант и чаяния своего народа. Не подлежит сомнению, что Чосер считает и себя достойным этой когорты. Он вполне уверен в художественной ценности “Троила и Хризаиды” и утверждает свое право быть представителем Англии в поэзии.
Глава десятая
Пребывание в Кенте
К этому времени Чосер приобрел достаточную репутацию и известность. Тогда же младший его современник Томас Аск писал о “благородном сочинителе философской поэзии на английском”, “его книге о Троиле”, а французский поэт Юсташ Дешан обращается к Чосеру: “Ovides grans en ta poeterie”, великий Овидий в твоей (то есть английской) поэзии. В последовавшей за “Троилом и Хризеидой” “Легенде о Добрых женах” Альцеста так приказывает поэту:
Окончив книгу, отошлите королевеВ Эльтем иль Шин в подарок от меня.
Из чего можно заключить, что поэзия Чосера приветствовалась и королевской четой. В качестве поощрении или же признания его заслуг весной 1382 года его назначают таможенным инспектором мелких сборов. Должность эту он получил восемью годами ранее, но не на постоянной основе, теперь же доход от нее стал поступать стабильно. То, что в следующем же месяце ему разрешили взять себе заместителя, указывает на необременительный характер его служебных обязанностей. По-видимому, должность его представляла собой нечто вроде синекуры: всю работу за определенную сумму делал заместитель, Чосеру же оставалось только грести денежки – практика весьма популярная в Средневековье и распространенная даже в ряде церковных приходов. На следующий же год Чосер получил заместителя и на шерстяной таможне, а также и субсидию на том основании, что он “grandement occupee”, очень занят, “certeines ses busoignes”, другими неотложными делами. Высказывалось предположение, что “неотложными делами” являлось завершение “Троила и Хризеиды”, но, может быть, Чосер просто-напросто стал тяготиться таможенной службой. Не исключено также, что король вновь мог поручить ему какую-либо секретную миссию. В 1384 году Чосеру выделяют еще одного заместителя, в чьи обязанности входило решение более общих вопросов работы таможни на период месячного отсутствия Чосера. Причина отсутствия в документе не указана, а 17 февраля 1385 года Чосеру назначают уже постоянного заместителя; то есть мы наблюдаем постепенный, но решительный отход Чосера от дел в Лондонском порту с его кипучей и чреватой опасностями жизнью. За время таможенной деятельности Чосера таможня тоже постепенно перестраивалась – добавились помещение бухгалтерии и отхожее место. Надо сказать, что в годы его не слишком постоянного присутствия на таможне Чосер все-таки кое-какие обязанности исполнял – ему надлежало просматривать счета и визировать их перед подачей в казначейство. Все бумаги и сводки представлялись туда за его подписью. Был случай, когда бумага поступила неподписанной, и ему затем пришлось явиться “для самоличного присутствия” – “in propria persona sua” – и клятвою заверить подлинность документа.
Жена Чосера, однако, “самоличным присутствием” своим мужа не баловала. Весьма далекая от того, чтобы считаться “тенью мужа”, Филиппа Чосер поселилась в доме своей сестры
Кэтри Суинфорд в Линкольншире. Будучи любовницей Джона Гонта, Кэтрин получила во владение там большую усадьбу, и имеются свидетельства, что и Филиппа несколько лет прожила там с сестрой. Годовое жалованье за 1378 год выплатили ей в Линкольншиле, а в 1386 году она была принята в общину Линкольнского собора. Можно заключить, что с Линкольнширом она была связана уж никак не меньше восьми лет. Все эти годы Чосер пребывал в Олдгейте, и на это же время падает его тяжба с Сесилией Шампейн. Трудно отбросить подозрение, что Чосер находился тогда в незаконном браке. Однако в январе 1386 года супруги воссоединились для совместного присутствия на траурной церемонии в честь почившей принцессы Иоанны, матери Ричарда II. Сохранилась опись предметов траурной одежды, и в том числе упоминается пожалованная Чосеру материя на черный траурный плащ. Примечательно, что Чосер упоминается в ряду высших придворных сановников, сквайров и высокопоставленных законников, что служит лишним доказательством почетного положения Чосера в английской иерархии XIV века, где звание сквайра было всего лишь на ступеньку ниже звания рыцаря. Так как принцесса Иоанна не раз покровительствовала Гонту, а к тому же была близка с прежней госпожой Филиппы Чосер, королевой Филиппой, нет сомнения в том, что Филиппа Чосер присутствовала на траурной церемонии. Обменялась ли супружеская пара при встрече демонстративноофициальными поцелуями или выказала свои чувства более непосредственно – неизвестно. Вообще выражение чувств у человека позднего Средневековья характеризуется странным сочетанием пылкости на словах и холодности на практике, так, эмоциональность поэтических строк Чосера никак не противоречит прагматизму его брачных отношений.
На самом деле королева скончалась еще осенью 1385 года, но траурная церемония была отложена из-за дел государственной важности. А между тем в промежутке между двумя этими событиями Чосера назначили мировым судьей по делам в Кенте. Его предшественник на этой должности, Томас де Шарделоу, являлся королевским коронером и аторни суда Королевской скамьи, так что Чосером была подхвачена традиция славная и достойная. Получив это назначение, Чосер преодолел еще одну градацию на пути вверх по лестнице средневековой иерархии и занял новое и более высокое положение в относительно узком кругу тогдашних чиновников – доказательство того, что известность его не ограничивалась сферой поэтической. Прежде всего он воспринимался как человек действия, человек на государственной службе, принадлежавший к тем, кого Кембриджский устав именовал “людьми лучшими и самыми законопослушными”. В качестве мирового судьи он должен был заседать на слушаниях дел по гражданским правонарушениям, таких как, например, спекуляция или дурное обращение с наемными работниками, а также принимать участие в предварительных расследованиях и более серьезных преступлений – дел об изнасиловании, убийстве, которые затем уже переходили в Лондонский суд. Коллегами его были люди состоятельные и уважаемые, среди которых значились и пэры, и королевские советники, но иногда Чосер действовал и самостоятельно, как независимая судебная инстанция. Само по себе назначение Чосера не может служить доказательством хорошего знания им юриспруденции, но предполагать, что в законах он был ориентирован, мы все-таки можем, и это подкрепляет версию, согласно которой на каком-то более раннем жизненном этапе Чосер прошел курс обучения в Королевском инне. В свете дальнейшего его поэтического творчества приобретает значение и вероятность частых его поездок в Кентербери: путь следования чосеровских паломников становится знакомым и привычным и самому поэту
