Гарольд Лэмб - Омар Хайям. Гений, поэт, ученый
Слушая юношу, он мысленно все взвешивал. Если бы девушка была простой певицей или рабыней, он бы приложил все усилия, дабы отыскать и вернуть ее Омару.
Но она вошла в гарем мусульманина, она стала собственностью своего мужа, а Тутуш не сомневался, как ревностно относится Низам к соблюдению законов мусульман, которые нельзя нарушать столь явно. По мусульманским законам женщины спрятаны за занавесками, и так тому и быть. Кроме того, Ясми завлекла Омара в сети безрассудной страсти, а Тутушу совсем не надобно было, чтобы его протеже находился под влиянием одной женщины.
Уж лучше пусть будет несколько женщин. В этом случае спокойнее и безопаснее. И даже предпочтительнее, ведь их можно использовать в качестве источника информации и для оказания давления. Но одна женщина… да в особенности такая молоденькая и влюбленная всем сердцем, а он подозревал, что Ясми именно таковой и является… может оказаться ему, Тутушу, опасной.
Таким образом, твердо решив не вмешиваться, Тутуш изобразил ужас и притворное сочувствие:
– Увы! Жаль, что так получилось. Ну почему ты не пришел ко мне раньше… Ведь, пойми, свадьба со свидетелями совсем как стальная цепь. Кто посмеет разорвать ее? Дай мне все обдумать, и тогда я посмотрю…
– Но вы же можете отыскать ее. Конечно же вы сумеете отыскать ее. Я бы мог посвататься к ней уже в следующем месяце. Она… она так боялась.
Тутуш кивал и качал головой, цокал языком и вздыхал:
– Неслыханно. Никто не может избежать своей судьбы!
– Узнайте, где она сейчас. Ах, если бы я только знал!
– Не волнуйся, я сразу же займусь этим. Сегодня ночью я пошлю своих людей в караван-сараи у базара. Завтра же они скажут, где ее можно найти. Ну а пока оставайся со мной.
Когда на следующий день агенты Тутуша объявились, они заверили Омара, что торговца тканями Абу'л Заида из Мешхеда больше нет в Нишапуре.
Взяв с собой свою новую жену и немного слуг, он покинул город, но, направился ли он на восток, запад, север или юг, они не смогли узнать. Слишком много дорог вело в разные стороны, а торговцев насчитывалось десятки тысяч. Вскоре, и в этом не было сомнения, Абу'л Заид снова объявится где-нибудь. А пока они станут стеречь каждые ворота.
Тутуш надеялся, Омар смирится с этими новостями. Но он ошибался. Палаточник отправился на базар в своей старой коричневой накидке из верблюжьей шерсти. Его видели разговаривающим с погонщиками верблюдов во всех караван-сараях. А затем он исчез, да так основательно, что даже шпионы Тутуша не могли отыскать его след, хотя и старались значительно усерднее, нежели тогда, когда искали Абу'л Заида.
Омар странствовал вместе с погонщиками верблюдов. Еще до рассвета он обрывал свой тревожный сон и без устали рыскал между палатками, заглядывая во все гостиницы, где собирались купцы, пока верблюдов вьючили и они, опустившись на колени, мычали. Он спрашивал всех подряд, не слышал ли кто новостей об Абу'л Заиде, торговце тканями из Мешхеда. И спешил дальше, покрытый пылью, оглушенный криками, продолжая задавать свои вопросы.
Гонимый лихорадкой, снедавшей его душу, более страшной, нежели лихорадка, которая охватывает лишь тело, он обшарил все места отдыха караванщиков и купцов в Мешхеде и даже великую святыню – усыпальницу имама, куда стремились все паломники.
Долго просидел он под колоннами Себсевара и в караван-сарае Бустана. Однажды проследил какого-то Абу'л Заида до самых северных гор, но там этот человек оказался всего лишь продавцом ковриков с бухарского рынка.
Саднящая боль во всем теле не давала ему спать. Он чувствовал себя лучше, когда спешил куда-то рядом с растянувшимися длинными гружеными караванами верблюдов. Ясми страдает. Возможно, от лихорадочного жара выступает испарина, и ее темные волосы слипаются прядями. Ее продали как рабыню, как рабыню ее увезли. Они били ее и кричали на нее. А теперь она где-то среди этой вечно двигающейся толчеи на дорогах.
Недели проходили за неделями, кратковременная влага весны сменилась на равнине иссушающим зноем. Прожаренная на солнце глина стала жесткой как железо, и везде, кроме берегов ручьев, зеленые ростки побурели.
В этой всеобщей агонии Палаточнику казалось кощунственным наступать на последние цветы у кромки воды. Жасмин и лилии в его душе связывались только с Ясми и влажной от росы молодой травой на берегу реки Нишапур.
– Истинно, – сказал дервиш, – вот он, страдающий за Аллаха.
Усиливавшийся зной и накопившаяся усталость от бесконечных странствий вызвали лихорадку, которая свалила Омара. Две недели лежал он, обессиленный, ничком, пока боль не покинула его тело, и он поднялся, едва держась на ногах, слишком слабый, чтобы продолжать свой путь. Один добрейший мешхединец предложил отвезти его на спине своего осла домой.
После перенесенной лихорадки Омар пришел в себя и теперь, когда голова стала соображать яснее, понял, как бессмысленно было метаться в своих поисках от одного места к другому. Ему следовало действовать иначе, и теперь ему казалось, он просто пытался убежать от собственных душевных терзаний. Несомненно, за это время хоть какая-то весточка от Ясми могла бы добраться до башни или шпионы Тутуша принесли бы ему известие. Он поступил безрассудно, покинув дом. Но еще какое-то время он чувствовал себя слишком больным, чтобы отправляться в обратный путь.
Пришел день, когда Омар спустился с осла на дороге к кладбищу и распрощался с человеком из Мешхеда. Он взобрался на холм к своей башне, словно не ожидая увидеть ее там. Но башня стояла на своем месте, а внутри стены он обнаружил заново возведенные там строения и двух слуг, присматривающих за недавно высаженным садом. За парапетом на самой вершине отливали бронзой приборы. На холме рядом с обсерваторией был возведен деревянный столб. Омар остановился посмотреть. На плотно утрамбованной глине у основания столба был прочерчен круг. Бородатый слуга подошел и почтительно остановился около него.
– Счастливы вашему возвращению, о господин, – произнес он. – Мы упорно работали, чтобы привести все в порядок. Не хотите ли войти, господин?
Только его взгляд выдавал горячее изумление при виде этого изможденного, исхудалого, покрытого пылью юноши в ободранном плаще.
– Да, – ответил ему Омар.
Он прошел в свою комнату. Там все оставалось нетронутым. Дракон по-прежнему извивался на своей ширме, подушки лежали аккуратно сложенными в изголовье стеганого матраса.
– Скажи, – обратился он к слуге, – не приходила ли мне записка, нет… какой-нибудь знак?..
Мужчина закивал улыбаясь:
– Да, ходжа, о мой господин, каждый день приходила записка от господина Тутуша, он справлялся, не изволили ли вы, ваша честь, возвратиться. Вот и сейчас я послал мальчишку в Нишапур сказать, что пришло время вашего возвращения.
– И никаких других посыльных ко мне не являлось? Никаких писем не приходило?
Ясми не умела читать, и все же она могла бы послать несколько строк с помощью писца на базаре.
– Нет, – ответил слуга, – никаких других посыльных, никаких других писем.
Омар сел на диван у окна. Тем временем слуга принес в серебряном кувшине чистой воды вымыть ему ноги. В комнату вошел седобородый мужчина, который после витиеватых приветствий назвался Мей'муном ибн Нахибом аль-Васити, математиком Багдадской низамийи – исследовательской Академии, созданной в этом городе великодушным Низамом[18]. Мей'мун с удивлением посмотрел на молчавшего Омара и уже более короткими, сухими фразами объяснил ему, что он привез для обсерватории исправленное издание звездных таблиц Птолемея и по воле Низама большой бронзовый глобус звездного неба, которым пользовался еще сам Авиценна.
– Хорошо, – отсутствующим голосом откликнулся Омар.
После ослепительно яркого света и жары запекавшейся от солнца пустыни здесь было тихо и покойно, вот только этот сухой голос раздражал его.
Ходжа Мей'мун фыркнул и удалился, чопорный, как аист, который неожиданно, сам того не ведая, наступил на черепаху. Но, когда уже стемнело и Омар мерил шагами верхнюю площадку башни, старик математик не смог побороть свое желание подняться наверх, где расположились его сокровища.
Нарочито не обращая внимания на молчаливого Омара, он зажег четыре масляные лампы, прикрепленные к постаменту глобуса. Затем он подогнал тени так, чтобы мягкий, чистый свет озарял верхнюю половину гигантского глобуса.
Омар приостановился, не спуская глаз с отполированной бронзы. Подойдя ближе, он стал внимательно всматриваться в его поверхность. Целая сеть тончайших линий соединяла точки, изображавшие звезды. Линии были тщательно прорисованы, и только одно-два слова среди созвездий с неясными очертаниями портили эту ажурную паутину тончайшей работы. Многие руки работали над ее созданием – он мог видеть места, где свежие линии перечеркивали более старые насечки. Да, вот там последнее очертание кончика хвоста созвездия Дракона, отвернувшегося от Полярной Звезды…
