Жорж Санд - Зима с Шопеном (сборник)

И если ты по-прежнему хочешь писать картину с этих руин, к которым ты недавно пришел, чтобы выразить свою скорбь об утраченном прошлом, и к которым каждый вечер прихожу я, чтобы побыть в уединении и возблагодарить Господа за то, что дал мне день сегодняшний, то, возможно, отныне твоим пером и твоим талантом будут двигать более высокие помыслы, нежели тщедушная ностальгия или пустое умиление прошлым. Многие памятники истории, которые, по признанию ученых, считаются бесценными, имеют одно-единственное достоинство – они напоминают нам о том, чего же ради они, собственно, строились; и это самое нечто порой оказывалось творимым беззаконием или ничтожеством. Во время странствий тебе, возможно, довелось видеть в Генуе мост на гигантских опорах, нависающий над глубоководьем, а по его другую сторону – роскошную толстостенную церковь, возведенную в безлюдном месте одним самолюбивым аристократом, который не желал преклонять колени в одной церкви вместе с другими верующими из своего прихода или переплывать на другой берег, чтобы посетить церковную службу. Возможно, тебе также довелось видеть египетские пирамиды, эти ужасающие памятники порабощению целых племен и народов, или дольмены[34], по которым потоками лилась человеческая кровь ради ублажения ненасытных варварских богов. Однако в большинстве своем вы, артисты, в творениях рук человека видите лишь привлекательность или необычность исполнения, не пытаясь даже задаться вопросом о том, какое содержание несет в себе зримая форма. Таким образом, умом вы способны восхищаться формой выражения того смысла, который ваше сердце отторгло бы, если бы оно вняло ему.

Вот почему в ваших работах зачастую отсутствуют настоящие краски жизни, прежде всего, когда вместо отображения жизни, которая течет в жилах человечества, вы заставляете себя холодно рисовать жизни умерших, о которых вы даже и не задумываетесь.

– Отец, – ответил молодой человек, – я внемлю твоим наставлениям и согласен со всем тем, о чем ты говоришь. Но может ли, по-твоему, подобная философия вдохновлять на творчество? Ты пытаешься объяснить, пользуясь понятиями нашего времени, то, что вбивали себе в голову, находясь в состоянии поэтического экстаза, наши суеверные предки. Если бы вместо улыбающихся греческих богов нам пришлось изображать банальные оголенные тела с возбуждающими чувственное желание формами, если бы вместо божественной Мадонны, воспетой флорентинцами, нам, подобно голландцам, пришлось рисовать пышногрудых девиц-прислужниц, одним словом, если бы нам пришлось сделать из Иисуса, сына божьего, простого философа школы Платона, то не существовало бы божеств, а были бы одни простые смертные, равно как и здесь вместо христианского храма мы имеем сегодня лишь груду камней.

– Сын мой, – ответил монах, – если флорентинцы сумели придать Деве божественные черты, значит, они все еще верили в нее. Если голландцы придали ее чертам вульгарность, значит, они более не верили в нее. И вы, художники, преисполненные гордости оттого, что рисуете на духовные темы, вы, верующие исключительно только в искусство, другими словами, только лишь в себя, вы не достигнете ничего! Вы не должны пытаться находить спасение в прошлом, наоборот, вы должны воспроизводить именно то, что является животрепещущим и очевидным сегодня!

Если бы я был художником, я бы создал прекрасную картину, прославляющую день моего освобождения. На ней были бы изображены храбрые, добрые люди, каждый из которых, держа кувалду в одной руке и факел в другой, ломал бы те самые чистилища инквизиции, которые я только что показал тебе, а также поднимающиеся из-под этих зловонных плит призраки со сверкающими глазами и испуганными улыбками. Я нарисовал бы свет, который падает с небес на взломанные склепы, образуя над их головами светящиеся нимбы. Это был бы красивейший сюжет, столь же соответствующий моей эпохе, как соответствовала эпохе Микеланджело тема Страшного Суда, ибо эти, с твоей точки зрения, грубые, неотесанные деревенские мужики, устроившие вакханалию, снося все на своем пути, представляются мне существами более прекрасными и благородными, чем все небесные ангелы вместе взятые, так же как и эти руины, являющиеся для тебя предметом печали и ужаса, видятся мне, в сравнении с тем творением, что стояло здесь до них, памятником чему-то куда более религиозному.

Если бы мне пришлось воздвигнуть алтарь, могущий перенести в последующие времена величие и силу нашего времени, я бы не смог придумать ничего лучшего этой груды камней, на которой я начертал бы священную надпись: «В дни, когда торжествовали невежество и жестокость, люди приходили к этому алтарю молиться богу-мстителю и богу-истязателю. Но пробил час справедливости, и во имя спасения человечества люди сравняли с землей эти отвратительные, обагренные кровью алтари, чтобы молиться богу – проповеднику милосердия».

Глава V

Глубоко вырытые темницы, разделенные стенами толщиной четырнадцать футов, я увидела не в Пальме, а в Барселоне, на месте развалин обители инквизиции. Вполне вероятно, что во время уничтожения тюрьмы населением Пальмы там не было узников, нуждающихся в освобождении. И мне следует попросить прощения у впечатлительных майоркинцев за только что допущенную мной художественную вольность в виде предложенного отрывка.

Тем не менее я хочу напомнить, что не бывает дыма без огня. На Майорке я встретила одного служителя, который сегодня является приходским священником в Пальме. Он поведал мне, что семь лет жизни, которые пришлись на самые цветущие годы его молодости, он провел в застенках инквизиции, откуда он был освобожден только благодаря усилиям одной влиятельной дамы, проявлявшей к нему особый интерес. Это был мужчина в самом расцвете сил, с горящими глазами и живым характером. Было непохоже, чтобы он сильно печалился об утрате Святой палатой (официальное название инквизиции. – Прим. ред.) своего могущества.

Возвращаясь к разговору о монастыре доминиканцев, позволю себе процитировать отрывок из сочинения г-на Грассе де Сен-Совера, которого уж никак нельзя «уличить» в пристрастности, учитывая, что ранее он не скупился на высокие хвалебные слова в адрес инквизиторов, принимавших его у себя на Майорке:

«В монастыре Св. Доминика до сих пор можно видеть картины, воскрешающие в памяти до дикости жестокие сцены насилия, которому подвергались евреи. Сохранились изображения с каждым из этих несчастных, в нижней части которых сделаны надписи с указанием их имени, возраста и даты казни.

Меня убеждали, будто бы несколько лет назад потомки этих несчастных, образующие сегодня отдельную группу населения Пальмы, странно именуемую chouettes[35], тщетно пытались за немалые деньги добиться того, чтобы эти удручающие напоминания о прошлом были уничтожены. Однако в это слабо верится…

Еще я никогда не забуду, как однажды, во время осмотра монастыря доминиканцев, когда я с болью рассматривал эти грустные картины, ко мне подошел монах и обратил мое внимание на то, что многие из этих изображений были помечены символом в виде креста из человеческих костей. По его словам, это были портреты тех, чьи останки были эксгумированы, а прах был развеян по ветру.

Я оцепенел и, чувствуя, как защемило сердце и как душа начала разрываться на части, бросился прочь.

Случайно мне в руки попало донесение, отпечатанное в 1755 году, о приведении в исполнение приказов инквизиции с перечислением имен, фамилий, профессий граждан Майорки, а также предъявленных им обвинений, по которым были вынесены приговоры с 1645 года по 1691 год.

Я не мог без содрогания читать документ, в котором шла речь: о четверых майоркинцах (среди которых была женщина), сожженных заживо по обвинению в том, что они исповедовали иудаизм; еще тридцати двух виновных в совершении того же самого преступления, скончавшихся в застенках инквизиции, чьи тела были подвергнуты сожжению; еще о троих несчастных, чьи останки были эксгумированы и прах был развеян по ветру; об одном голландце, который обвинялся за лютеранские взгляды, и об одном майоркинце, исповедующем магометанство; о шести сбежавших португальцах (среди которых была женщина) и семи майоркинцах – счастливцах, заочно казненных за иудейское вероисповедание. Там же упоминалось еще о двухстах шестнадцати жертвах, как майоркинцах, так и иностранцах, сидевших в тюрьмах по обвинению в иудаизме, ереси или магометанстве, но после публичного отречения освобожденных и принятых церковью в свои объятия».

К этому страшному списку прилагалось постановление суда инквизиции, не менее ужасающее.

Далее г-н Грассе де Сен-Совер приводит его текст на испанском языке, который в точном переводе гласит:

«Все указанные в настоящем донесении осужденные публично объявлены Святой палатой формальными еретиками; все их имущество конфисковано и передано в королевскую казну; сами осужденные объявлены неправоспособными, им запрещается иметь или получать какие-либо звания или привилегии, как церковные, так и гражданские, а также исполнять любые другие общественные функции или занимать почетные должности; ни им, ни их иждивенцам не разрешается надевать на себя изделия из золота, серебра, жемчуга, драгоценных камней, кораллов, а также носить одежду из шелка, камлота или другой изысканной материи; они не могут передвигаться верхом на лошади или иметь при себе оружие, а также применять или использовать другие предметы обихода, которые, в соответствии с гражданским правом, законами и санкциями Королевства, а также распоряжениями и правилами Святой палаты, рассматриваются как неразрешенные к использованию лицами, относящимися к данной категории. Подобные запреты распространяются на женщин, приговоренных к сожжению на костре, их сыновьям и их дочерям, а также на мужчин и их наследников вплоть до внуков по мужской линии. Осуждается также любое упоминание и любая память о лицах, казненных заочно. Сим постановляется, что их останки (в случае если они различимы от останков истинно верующих христиан) подлежат эксгумации, передаче их правосудию и гражданским властям, с последующим сожжением и превращением в прах. Все надписи, обнаруженные в местах погребения еретиков, должны быть уничтожены или стерты, независимо от того, крепятся ли они к надгробиям или гербам или начертаны краской. Предпринятые во исполнение данного указа меры не должны оставлять сомнений в том, что ни малейшего напоминания о них не осталось на этой земле, кроме записи о вынесении им приговора и приведении в исполнение казни над ними».