Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

«Член партии Демидов в 34 году на одном собрании на основании ряда фактов заявил, что он считает Варейкиса и Ярыгина троцкистами, его после этого немедленно исключили из партии, объявили сумасшедшим и засадили в дом умалишённых, из которого он только теперь освобождён НКВД как совершенно нормальный человек».

Это была явная подсказка вождю – как следует поступить с Сольцем.

Тем временем следствие по делу Глеба Ивановича Бокия продолжалось. Он был членом «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (социал-демократической организации, созданной Лениным в 1895 году), членом Петроградского Военно-Революционного комитета (фактически подготовившего и совершившего Октябрьский переворот) и одним из старейших чекистов (ставший после убийства Урицкого главой Петроградской ЧК). Согласно количеству сохранившихся протоколов, Бокия допрашивали всего два раза. В первый раз (16 июня) он «сознался» в том, что состоял членом контрреволюционной масонской организации «Единое трудовое братство», занимавшейся шпионажем в пользу Великобритании. Во второй раз (15 августа) Бокий «признался» в том, что находился в постоянной радиосвязи с Троцким и готовил взрыв Кремля с находившимся там Сталиным.

Но главная вина Бокия состояла совсем в другом: он презирал Сталина и этого не скрывал. Однажды сказал прямо в лицо вождю: «Не ты меня назначал, не тебе меня и снимать». Сталин такого не прощал никому. И поэтому Бокия судила не Военная коллегия Верховного суда СССР, а «Особая тройка НКВД».

Лев Разгон:

«15 ноября эта тройка “приговаривает” Глеба Ивановича Бокия к расстрелу, и в тот же день его убивают».

19 ноября ленинградский поэт Вольф Иосифович Эрлих (тот самый, кому Есенин якобы передал своё последнее стихотворение) был приговорён к высшей мере наказания и через пять дней расстрелян.

23 ноября газета «Советское искусство» вновь напомнила читателям:

«Пьеса И.Сельвинского “Умка белый медведь” вещь политически неверная».

В тот же день (23 ноября) на Лубянке рассматривалось «дело» Ивана Михайловича Москвина. Его, как и Глеба Бокия, тоже «судила» не Военная коллегия Верховного суда СССР, а всего лишь «тройка» при Управлении НКВД по Московской области. И обвинение Ивану Михайловичу было предъявлено какое-то странное: «контрреволюционная агитация» (кого и в чём агитировал подозреваемый, понять невозможно). Но вердикт подмосковной «тройки» был беспощаден: «высшая мера наказания».

27 ноября по обвинению в принадлежности к «польской военной организации» Особое совещание НКВД СССР приговорило к высшей мере наказания бывшего начальника ленинградского НКВД Филиппа Демьяновича Медведя, которого в тот же день расстреляли (вместе с Иваном Михайловичем Москвиным). Расправляясь с Филиппом Медведем, Сталин избавлялся от свидетеля, который очень точно знал, кто заказывал покушение на Кирова. Вместе с Медведем был расстрелян и Всеволод Аполлонович Балицкий, главный распространитель папки, где были собраны факты о сотрудничестве Сталина с царской охранкой.

В тот же день (27 ноября) были арестованы (за участие в «троцкистской антисоветской террористической деятельности») Яков Христофорович Петерс, зампред ВЧК с декабря 1917 года (тот, что подписывал справку, выданную Маяковскому и разрешавшую ему носить оружие), и Ян Карлович Берзин, один из создателей и многолетний руководитель советской военной разведки.

29 ноября арестовали ещё одного видного чекиста – Мартына Ивановича Лациса.

2 декабря по обвинению в участии в троцкистской террористической организации был арестован главный редактор газеты «Известия» Борис Маркович Таль (тот самый, кого Сталин рекомендовал Ежову «привлечь к делу» возвеличивания Владимира Маяковского). 5 декабря нарком Ежов отправил Сталину протокол первого допроса Таля, которого допрашивал майор государственной безопасности Корбенко и старший лейтенант госбезопасности Колосков (первый задавал вопросы, второй бил).

Вождь «показания» Таля прочёл и переправил их Маленкову с резолюцией:

«Т. Маленкову. Прочитайте совместно с т. Мехлисом и добейтесь от Ежова ареста всех мерзавцев, отмеченных в показании подлеца Таля. И. Сталин».

Конец 1937-го

В самом начале декабря 1937 года (кровавого для советских людей и самого обычного для большинства европейцев) Вальтер Кривицкий написал «Письмо в рабочую печать», опубликованное потом в издававшимся Троцким «Бюллетене оппозиции». В письме говорилось:

«18 лет я преданно служил Коммунистической партии и Советской власти в твёрдой уверенности, что служу делу Октябрьской революции, делу рабочего класса…

Но развернувшиеся события убедили меня в том, что политика сталинского правительства всё больше расходится с интересами не только Советского Союза, но и мирового рабочего движения вообще…

Каждый новый процесс, каждая новая расправа всё глубже подрывают мою веру. У меня достаточно данных, чтобы знать, как строились эти процессы, и понимать, что погибают невиновные…

Я знаю – я имею тому доказательства, – что голова моя оценена. Знаю, что Ежов и его помощники не остановятся ни перед чем, чтоб убить меня и тем заставить замолчать; что десятки на всё готовых людей Ежова рыщут с этой целью по моим следам.

Я считаю своим долгом революционера довести обо всём этом до сведения мировой рабочей общественности.

В.Кривицкий (Вальтер).

5 декабря 1937 г».

С Вальтером Кривицким встретился сын Троцкого Лев Седов, напечатавший в «Бюллетене оппозиции» статью «Из беседы с тов. Кривицким (Вальтером)»:

«Седов. – Что вы думаете о московских антитроцкистских процессах?

Кривицкий. – Я знаю и имею основания утверждать, что московские процессы – ложь с начала до конца. Это манёвр, который должен облегчить окончательную ликвидацию революционного интернационализма, большевизма, учения Ленина и всего дела Октябрьской революции».

А Илья Сельвинский в это время написал статью «Сентиментальный энтузиазм», в которой высказал недоумение по поводу того, что советских поэтов не выпускают из страны в горячие точки:

«Мы, конечно, знаем, что причины, заставляющие правительство держать нас в такие дни в огромной клетке собственных рубежей, сводится к осторожности, диктуемой общей международной ситуацией. Но ведь мы не ребята с улицы. Нас знают во всём культурном мире».