Алексей Свирский - История моей жизни

— Сейчас, — говорит он, — когда м у нас в России рабочее движение начинает принимать реальные формы, вы, писатели, своими произведениями должны освещать дорогу, ведущую к освобождению трудовых масс.

Мне нравится все, о чем и как говорит Василий Евдокимович.

Особенно приятно волнует обращение ко мне старого рабочего как к писателю. И слушая его, я испытываю чувство какой-то ответственности. Но в то же время я бессилен бороться с цензурой, не пропускающей ни одного рассказа, ни одного очерка из жизни рабочих.

Вот и сегодня по этому поводу происходит горячая беседа.

Брат жены, Николай Алексеевич, приводит с собой двух товарищей с Орудийного завода — Лямина Петра и Федора Белесова. А немного спустя приходит и сам Василий Евдокимович.

На столе появляется новый самовар. Он приобретен вчера на деньги «Биржевых ведомостей». Об этом гостям сообщает Татьяна Алексеевна.

— Тогда я от чая отказываюсь, — шутя заявляет Лямин, молодой человек с вьющимися темными волосами и с чисто выбритым лицом. Если бы не синяя косоворотка и широкие ладони, покрытые свежими мозолями, его скорее можно бы принять, за артиста, художника, но отнюдь не за рабочего.

— Почему? — сердито спрашиваю я, немного задетый неуместной, как мне кажется, шуткой.

— И я бы то же самое сказал, — вмешивается Василий Евдокимович. — Что такое «Биржевые ведомости»? — продолжает он. — Дрянная газета, обслуживающая дураков из господствующего класса. Вот уж где сидят мошенники слова и разбойники пера!..

Василий Евдокимович возвышает голос и по привычке надавливает кулаком на стол.

— Когда мы, строители жизни, хотим достать плохонький типографский станок, чтобы путем живого слова разбудить спящее сознание наших юварищей, то мы всей громадой напрягаем силы, молим о помощи, взываем к сочувствующим интеллигентам и не можем добыть столь необходимого нам станка. А вот какому-то Пропперу удается в полгода построить свою собственную типографию и разбрасывать по всей стране ядовитую ложь, отравляющую и без того отравленных патриотов самодержавной власти и множество других гадов, угодническими спинами подпирающих царский трон…. Но чорт с ними, с этими гадами… Гораздо страшнее то; что этой газеткой питается и наш брат-рабочий…

— Простите, Василий Евдокимович… Убежден, что моими рассказами, напечатанными в этой газете, я никого не отравляю…

Мое замечание вызывает некоторое смущение.

— Н-да, это действительно… — тихо роняет Белесов, широкоплечий, грудастый и круглоголовый человек, необычайно сильный и застенчивый.

— Что вы, что вы!.. Разве я про вас… — возражает Василий Евдокимович и машет на меня своими тяжелыми короткопалыми руками.

Улавливаю добродушную улыбку под седыми усами.

Заглядываю в серые возбужденные глаза старика, и от моего минутного недовольства ничего не остается.

Проппер и его племянник Бонди легко и быстро завоевывают известность. Хозяин «Биржевых ведомостей» покупает тот самый дом на Мещанской, где он вначале ютился под лестницей, ведет переговоры с каким-то разорившимся аристократом о приобретении роскошного особняка на Английской набережной и в то же самое время с необычайной быстротой и деловитостью укрепляет и расширяет свою издательскую деятельность. Повторное издание «Биржевых ведомостей», предназначенное для провинции, становится самой распространенной газеткой.

В литературных кругах о новоявленном издателе Проппере и «редакторе» Бонди говорят с возмущением и злым юмором.

В их честь кем-то пущен афоризм: «если Проппер не сопрел, то Бонди сбондит».

Говорят, что Проппера обогащает не газета, а счастливая игра на бирже, но Измайлов, заведующий литературно-художественным отделом газеты, упорно утверждает, что главным источником обогащения является министр финансов Витте.

И он прав. Дело в том, что в правительственных кругах давно уже зреет мысль об увеличении доходов казны путем введения государственной монополии на винную торговлю.

Витте задумал провести через государственный совет закон о монополии более мягким путем. Он хочет замаскировать насильственный характер нового налога.

И вот тут как раз вовремя появляется Проппер. О чем беседовал Витте с Проппером, какие вопросы они решали — никто не знает. Но зато теперь ни для кого уже не секрет, что «Биржевые ведомости» субсидируются министром финансов.

После целого ряда статей о пользе для народа монополии «Биржевые ведомости» затевают сейчас нечто вроде «плебисцита» и в каждый номер маленького повторного издания вкладывают опросный лист с просьбой ответить: «желательна ли государственная монополия?»

Читатели «Биржевкй», польщенные доверием, охотно отвечают на вопрос, и со всех концов империи прибывают тысячами «голоса народа».

Иноземцев и все его родные работают безотказно, день и ночь сортируя присланные ответы. И когда за месяц до официального опубликования закона о винной монополии на первой странице «Биржевкй» появляется статья о желании народа избавиться от частных кабатчиков, спаивающих бедный трудовой люд, для нас, сотрудников газеты, окончательно становится ясным, откуда идет благополучие Проппера.

Сегодня впервые происходит крупная серьезная ссора между мною и Татьяной Алексеевной.

Возвращаюсь домой и сообщаю жене, что был в гостях у Измайлова на Смоленском кладбище.

— При чем тут кладбище? — недовольным тоном спрашивает жена.

— Он там живет. Его отец, кладбищенский священник, недавно умер, и Александр Алексеевич один занимает весь дом… Ты чего это? — обращаюсь я к Татьяне Алексеевне, заметив ее нахмуренные брови и суровое выражение лица.

— Ничего… Это у меня от хорошей жизни…

— В чем дело?.. Что случилось?.. — пристаю я.

— Алеша, я сегодня была у Никульцевых. Там в списке сотрудников «Биржевых ведомостей» увидели твое имя и очень удивились…

— Почему удивились?.. Кто удивился?.. И вообще я не понимаю, что это за контроль такой!.. В списке сотрудников вся современная литература… А мне нельзя…

Кричу потому, что мне хочется быть правым. Но Татьяну Алексеевну криком не возьмешь. Она и сейчас дает мне накричаться, а потом говорит:

— Если ты так ставишь вопрос, то, конечно, можешь сотрудничать, где тебе угодно. Но если ты искренен, когда говоришь, что болеешь за народ, что не только сочувствуешь, но жизнь отдать за освобождение рабочего класса, и если ты посещаешь массовки не ради любопытства, а ради того, чтобы бороться вместе с революционными рабочими, гореть их огнем и страдать их страданием, то… Впрочем, ты сам должен знать твое место…