Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма - Николай Степанович Гумилев
Интересно, что Гумилев продолжил переписку. Более того, на месяцы, последующие за разрывом, приходятся его гениальные «Канцоны», обращенные к Рейснер. Более того, как следует из рассказа Ахматовой о драматическом возвращении поэта из Лондона в Петроград в мае 1918 года, Гумилев ехал в Россию, имея в качестве «запасного варианта» действий после сознающегося им неизбежным развода с женой... опять-таки женитьбу на Ларисе Михайловне («После разговора у АА о разводе Николай Степанович и АА поехали к Шилейко, чтобы поговорить втроем. В трамвае Николай Степанович, почувствовавший, что АА совсем уже эмансипировалась, стал говорить “по-товарищески”: “У меня есть кто бы с удовольствием пошел за меня замуж. Вот, Лариса Рейснер, например... Она с удовольствием бы...”» (Лукницкая. Указ. соч. С. 171). Гумилев еще не знал, что его «Лери» к этому времени была уже не только женой Ф. Ф. Раскольникова, но как раз тогда делала невероятную карьеру «женщины — военного политика», карьеру, которая через несколько месяцев приведет ее в кабинет Адмиралтейства.
Но она и теперь продолжала «до беспамятства» любить Гумилева! Встретившись с ним уже после женитьбы поэта на «дождавшейся» его А. Н. Энгельгардт, ее сопернице, ослепленная от боли и ярости Рейснер вела себя очевидно нелепо и дико, особенно если учитывать ее нынешнее общественное и семейное положение. Она то рассказывала полузнакомым людям, «как нехорошо поступил с ней Николай Степанович», то испытывала приступы слепой ненависти к Гумилеву и его молодой жене, в припадке которой она потребовала... лишить поэта «балтфлотовского» пайка (Гумилев читал просветительские лекции для матросов). Ее состояние этого времени описывается в воспоминаниях Арбениной: «Как-то мы с Мандельштамом были в Мариинском театре. Сидели в ложе, а вблизи, тоже в ложе, была Лариса Рейснер. Она мне послала конфет, и я издали с ней раскланялась. (Осип бегал к ней здороваться). Потом он был у нее в гостях и рассказал мне, что она плакала, что Гумилев с ней не кланяется. Он вообще неверный. <...> Растроганная, я стала бранить Гумилева за то, что он «не джентльмен» в отношении женщины, с которой у него был роман. Он ответил, что романа не было (он всегда так говорил), а не кланяется с ней потому, что она была виновата в убийстве Шингарева и Кокошкина (министров Временного правительства, убитых матросами в 1918 г. — Ред.)» (Исследования и материалы. С. 457–458).
Гибель Гумилева стала чудовищным ударом для Л. М. Рейснер. Она говорила Н. Я. Мандельштам, что для нее, прошедшей все ужасы Гражданской войны, эта смерть была «единственным темным пятном на ризах революции» (Н. Я. Мандельштам была уверена, что «будь она в Москве, когда забрали Гумилева (Л. М. Рейснер вместе с мужем, Ф. Ф. Раскольниковым была в это время с дипломатической миссией в Афганистане — Ред.), она бы вырвала его из тюрьмы» (см.: Неизд 1980. С. 216)). Разведясь с Раскольниковым, который не вынес «конкуренции» с поэтом, продолжавшейся и после смерти Гумилева, Рейснер какое-то время носилась с безумной идеей... взять детей Гумилева себе и даже пыталась вмешаться в воспитание Лены Гумилевой — советовала Анне Николаевне, как правильно развивать ребенка, и жаловалась затем... Ахматовой (!) что Анна Николаевна ее не слушает. Своей матери она писала в 1922 году: «Если бы перед смертью его видела, — все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все» (Исследования и материалы. С. 484).
Она пережила своего «Гафиза» всего на несколько лет. В феврале 1926 г. Лариса Михайловна Рейснер, соединявшая, по словам дружившего с ней Л. Д. Троцкого, «красоту олимпийской богини, тонкий ум и мужество воина», была убита (отравлена; официальная версия — умерла от внезапного приступа брюшного тифа) в жестокой политической борьбе, развернувшейся вокруг XIV съезда партии, разделив участь раздавленного теми же политическими жерновами несколькими неделями раньше С. А. Есенина.
Стр. 1–37. — № 49 в т. III наст. изд.
152
При жизни не публиковалось. Печ. по КРЛ.
Соч III, КРЛ (публ. Р. Д. Тименчика).
Автограф — Архив Лесмана.
Дат.: 1 октября 1916 г. — авторская датировка.
Письмо написано Гумилевым во время экзаменов на чин корнета в Николаевском кавалерийском училище (см. № 150 наст. тома и комментарии к нему) Ахматовой, гостившей в это время у матери в Севастополе.
Стр. 5–7. — Как явствует из «Аттестационного списка с баллами, полученными прапорщиками и вольноопределяющимися кавалерийских и казачьих частей на офицерских экзаменах в сентябре и октябре месяцах 1916 годе при Николаевском кавалерийском училище» (Исследования и материалы. С. 263), «артиллерию с практическими занятиями» Гумилев, паче чаянья, сдал на «шесть» баллов (по десятибалльной шкале). Однако он не явился на экзамены по фортификации и по конно-саперному делу (неявка на экзамен, в отличие от несдачи его, давала право на переэкзаменовку, каковым Гумилев, очевидно, хотел воспользоваться в следующем, 1917 г., — но, в силу особого характера этого года в истории России XX века, — не воспользовался). Стр. 9–10. — Второй Цех поэтов был учрежден в сентябре 1916 г. Георгием Владимировичем Ивановым и Георгием Викторовичем Адамовичем. По воспоминаниям Иннокентия Оксенова, «собирался цех довольно редко, приблизительно раз в месяц, меняя место собрания. Последние происходили у Г. Адамовича, Г. Иванова (чаще всего), были собрания у М. Струве, С. Радлова и Я. Средника и в [Бродячей собаке] (точнее, «Привале комедиантов» — прим. Р. Т.). <...> Наиболее сильным впечатлением, оставшимся у меня от собраний Цеха, было чтение Гумилевым (тогда офицером) начала “Гондлы”» (см. дневниковое свидетельство И. А. Оксенова. Дневники хранятся у его дочери: текст сообщен нам Т. Л. Никольской). На заседания этого Цеха приглашались и гости, но затем было принято решение допускать только членов Цеха. Как явствует из рукописной повестки, присланной М. А. Кузмину, состоялось по меньшей мере семь собраний (7–24 марта 1917 г.). См.: ЦГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л.
