Фаддей Булгарин - Воспоминания

Здесь я едва не лишился жизни с несколькими из товарищей. В городе мы запаслись французским вином (medoc) и всем, что можно было достать для стола. На другой день на аванпостах мы купили превосходную рыбу у поселянина, и я предложил товарищам сварить матлот (т. е. рыбу в красном вине с пряностями и проч.). Моя стряпня понравилась товарищам, а потому оставшееся в кастрюле мы сохранили на ужин. После ужина, в полночь, все мы жестоко заболели. По счастью, доктор поспел вовремя и открыл все следы отравления. Зная из шведских газет о происходившем в то время в Испании, некоторые из нас подумали, что мы отравлены жителями, и велели сохранить для исследования все припасы, купленные нами в городе. Но когда доктор расспросил нас, что мы ели в тот день, он велел принести посуду, в которой варилось кушанье, и тотчас узнал причину нашей болезни, увидев ярь в кастрюле, образовавшуюся от действия на медь красного вина и пряностей. Я не догадался, что в кастрюле не было никакой полуды! Нам поданы были всевозможные пособия и, по счастью, вовремя, а если бы мы не нашли скоро доктора, то к утру все б отправились на лоно Авраамово. Однако же, все мы с неделю были больны.

После перемирия, или конвенции, заключенной графом Каменским в Олькиоки (7-го ноября) с разрешения главнокомандующего, по которой шведы обязались уступить русским всю Финляндию до Торнео, мы шли вперед уже прогулкою, соблюдая, однако ж, в авангарде предосторожности, чтобы какой-нибудь отчаянный партизан, не признававший конвенции, не напал на нас нечаянно и не наделал хлопот. Но шведы, особенно финны, совершенно упали духом и уже не помышляли о войне, поспешая выбраться из Финляндии на зимние квартиры или в дома. С генералом Клеркером перешло через реку Кеми не более 3000 финнов; все прочие разошлись по домам или отдались нам добровольно. В единственной большой деревне в Финляндии, Лиминго (в 27-ми верстах от Улеаборга), выстроенной по обоим берегам реки, где у нас была дневка, мы соединились с Куопиоским корпусом генерала Тучкова 1-го, и свиделись со старыми сослуживцами и друзьями. Тут мы узнали о смерти доброго нашего товарища, поручика Лопатинского, который посмеивался в Куопио над моей осторожностью во время разъездов и командировок. Посланный со взводом на рекогносцировку со свитским офицером (по нынешнему Генерального штаба), он пренебрег необходимой осторожностью во взбунтованном крае. Партизаны напали на него на ночлеге и как он не хотел сдаться в плен, и защищал вход в избу, то его подняли на штыки. Я описал характер и смерть его в особой статье, напечатанной в полном собрании моих сочинений. — 18-го ноября в сильную стужу, доходившую до 20 градусов, мы вступили церемониальным маршем в Улеаборг, предпоследний город обитаемого мира. За Улеаборгом на севере только один город, Торнео (в 151-й версте), а далее лапландские юрты, пустыни до самого Ледовитого океана, и конец умственной жизни и растительности. Там уже начинается царство белых медведей! Авангард наш немедленно выступил на реку Кеми, и невзирая на жестокую стужу стал биваками: но улан пощадили и поместили на квартирах в самом городе. Главнокомандующий, который ехал в экипаже за нашим корпусом в нескольких переходах, не вмешиваясь вовсе в распоряжения графа Каменского, прибыл в тот же день в Улеаборг, где и назначена была главная квартира финляндской армии.

В нашем эскадроне осталось не более пятидесяти лошадей, а около восьмидесяти околело от голода и неимоверных трудов. Спешенные уланы, вооруженные карабинами, примкнули к пехоте, к арьергарду. Седла и пики мы оставляли в городах. Гвардейский Егерский батальон, пришедший с генералом Тучковым 1-м, был также оборван и без обуви, и главнокомандующий решился отослать к Русской границе все гвардейские батальоны и эскадроны. Нам позволено было отдохнуть и велено приготовиться к обратному походу.

Вообразите мое удивление, когда в 1840 году в Гельсингфорсе, где я находился с семейством для купания в море, явился ко мне старик и спросил по-шведски, помню ли я его. Я не мог припомнить. Он объявил мне, что он почтмейстер из Улеаборга, бывший и в 1808 году в том же звании, и хозяин моей давнишней улеаборгской квартиры. Тогда я припомнил его, потому что он был добрый хозяин и угождал мне, как мог. Он тогда еще записал мою фамилию и читал мои сочинения в переводе на шведский язык, особенно все, что я писал о Финляндии, всегда вспоминал о своем старом постояльце, с которым расстался дружески. Узнав, что я в Гельсингфорсе, куда он приехал как финский патриот и старый питомец Абовского университета праздновать трехсотлетие его существования, он не мог воздержаться, чтобы не повидаться со мною. Мы обнялись дружески, и я повторил ему мою благодарность за угощение в Улеаборге. Старый почтмейстер весьма удивился, что я разучился говорить по-шведски, полагая, что с тех пор, как я лепетал на этом языке, должен говорить на нем не уступая природному шведу. «Скажите по совести, — спросил я старого моего хозяина, — правду ли сказал я тогда в вашем доме, что вам будет не хуже после соединения с Россиею, как было при шведском правлении?» Старик отвечал: «Предсказание ваше сбылось, и мы совершенно счастливы!» — «Вы этого и стоите!» — примолвил я, и старик пожал мне дружески руку.

Улеаборг небольшой, чистенький городок, застроенный порядочными деревянными домами, почитается в Финляндии важным городом, лучшим после Або и Гельсингфорса. В Улеаборге строятся (по крайней мере строились) купеческие суда отличной доброты. Наделяя фабричными и мануфактурными товарами чужеземного производства и колониальными товарами всю северную Финляндию (а тогда и северную Швецию), Улеаборг имел большие запасы их к зиме, когда обыкновенно бывают везде ярмарки. Не думали и не гадали в Улеаборге, что мы придем к ним в гости на зиму; следовательно, мы нашли в городе все, что нам было нужно. Хозяева знакомили постояльцев в кругу своих родных и приятелей, и мы приглашаемы были на вечеринки, на которых проводили время чрезвычайно весело, потому что улеаборгские женщины славятся своей красотою и образованностью, а без женщин лучшее общество — казарма. В городе была даже книжная лавка, в которой находились книги на разных языках, и библиотека для чтения, выписывавшая французские, немецкие и английские газеты. Словом, в Улеаборге Европа отражалась ярко.

Жители были раздражены против шведского короля, и исключая нескольких упрямых патриотов, оставивших город, все беспрекословно присягнули на верность императору Александру. В Улеаборге мы забыли претерпенные нами нужды и не весьма рады были обратному походу, хотя нас и уверяли, что мы пойдем прямо в Петербург. Поход около 800 верст зимой, через голодную и разоренную страну не представлял нам много приятностей, и мы желали бы до весны простоять в Улеаборге. Мы жили здесь, как обыкновенно живут военные люди в городах в военное время, жили шумно и весело. По тогдашнему обычаю, если у одного были деньги, то все его приятели и близкие товарищи веселились за его счет. Нашлись добрые люди между улеаборгскими купцами, которые давали русским офицерам в долг товары и даже деньги взаймы.