Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин
Но, как говорится, время неумолимо, вот уже и Пашенька – младший, четвертый внук вошел в юношеский возраст: не верится, что он уже восьмиклассник, учится в музыкальной школе, профессионально занимается теннисом. В общем, – вырос, занят, и нет у него времени на общение с дедом и бабушкой.
Что же им остается? Только телефон и ожидание встреч по семейным праздникам – к счастью, семейство большое, и праздников общих немало. Да еще есть фотографии! Портреты всех внуков, как драгоценные картины, развешены на видном месте в гостиной. Но все это, конечно, не может заменить того сладкого, физически близкого общения, о котором напоминают лишь страницы фотоальбома. Вот дед катает внука на своих плечах, вот у бабушки на коленях сладко спит ее ненаглядный внучок. Но в жизни эти мгновения ни остановить, ни повторить невозможно. Таков закон бытия. А есть еще возможность повспоминать прошлое, поговорить о внуках, посетовать на современность.
– Да, Мария, сейчас от дочерей уж внуков не дождаться.
– Ты что, Алеша, думаешь, что рожать можно до старости?
– Какая старость? Наши дочери еще молоды, только очень заняты. А меня мама, как ты знаешь, родила в сорок лет.
– Это ведь после войны было.
– При чем тут война или мир? Главное желание иметь.
– Сейчас уже правнуков ждать надо. Леша, успокойся. Какие внуки?
– А это значит, Маша, что наше время уходит. Печально. Хотя обрадуюсь, если вдруг какой-нибудь карапуз прадедом меня назовет.
– Не какой-нибудь, а твой правнук. По-моему, никто прадедом по жизни не называет, все равно для всех ты дедом будешь.
– А ты бабкой.
– Зачем же так грубо. Не бабкой, а бабушкой, бабуленькой.
Наверное, добрый Ангел услышал эти грустные разговоры стариков, и свершилось чудо. Сразу после Нового года младшая дочка родила внучку. Мало сказать, что рождение внучки стало настоящим праздником. Это было счастье высшей пробы, торжество рода Зубовых. Дом заполнился знакомыми, но давно забытыми красками, запахами, звуками. Мария Андреевна вцепилась в «своего ангелочка», как будто сама была мамашей, ее не раздражали и не утомляли ни Сонечкины требования, ни слезы.
Лицо бабушки прояснилось, морщины разгладились, ее вечно больной позвоночник вдруг притих, и она, как молодая, грациозно наклонялась, поднимая с полу упавшие вещи, игрушки, легко брала на руки внучку, переодевая ее в сухие одежды. Дед пытался пробить бастион бабушкиного владычества в детской, хотел помочь, но его потихоньку, безобидно оттесняли от ребенка. Однако он улучал момент приблизиться к ненаглядной внученьке, с любовью смотрел на спящее ее личико, умиляясь раскинутым ручкам, ее безмятежной улыбке, восхищался подрагивающим во сне ресничкам.
– Как же она похожа на доченьку! – радостно удивлялся счастливый дед.
– Что ты придумываешь, Алексей, сейчас трудно разглядеть сходство, маленькая она еще, да и зачем, какая б ни была – это наша роднулька.
– Маша, я не спорю с тобой. Но могу же свои мысли вслух высказать!
– Можешь, только не так громко, а то Сонечку разбудишь.
Жизнь отчитывала часы и дни, хотя рядом с внучкой забывалось и про время, и про возраст. Уходили прочь плохие мысли, забывались неприятности, играя с малышкой, Алексей Федорович сам становился ребенком, и мяукая, и лая, и заливаясь счастливым смехом. Он видел ее первые шаги, слышал первые слова, помнит требовательный ее кулачок. Вот Сонечка уже в детском садике, у нее появились первые друзья, первые личные радости.
Краше всех на свете его Сонечка – улыбчивое, лучезарное создание со светло-голубыми глазами и длинными волнистыми, как у Мальвины, волосами. В четыре года она уже знает цену своей красоте и требует почитания.
Но дед и бабушка по указанию дочери не пристают к ней со своими ласками – сюсюканьем, прижиманиями и поцелуями. Конечно, хочется обнять свое ненаглядное сокровище, но воспитание превыше всего.
Иногда в порыве обиды Мария Андреевна ворчала:
– И где это наша мамаша такого начиталась?
– Чего начиталась? – не понял Алексей Федорович.
– Ты как всегда о чем-то другом думаешь, поэтому ничего и не понимаешь.
– Маша!
– Ну чего, Маша, во все времена ласки ребенку были необходимы, как еда и воздух.
– Так кто же запрещает любить нам нашу Соню?
– Но доченька практически запретила целовать и обнимать нам нашу ласточку.
– А почему?
– Считает, что чем больше ребенка ласкать, тем вероятнее, что он вырастет эгоистом.
– Да? А кто такую теорию выдвинул?
– У нас много теоретиков, если всех слушать, голова кругом пойдет.
– Маша, ну об этом нужно сказать дочке, тем более у нее Сонечка третий ребенок.
– Вот ты и скажи, мои слова она мимо ушей пропустила.
– Попробую.
– Попробуй, попробуй.
– Ладно тебе, Машенька, наша дочь уже не молоденькая девушка, она может иметь свое мнение.
– Ну я так и знала, ты на ее сторону встанешь.
– Перестань, я заодно с тобой, дочерью и нашей маленькой принцессой.
– Внученьку от деда с бабушкой на дистанции держат, а он ничего плохого в этом не видит.
– Маша, тебе нужно, чтоб Сонечка с нами жила?
– Ничего бы плохого в этом не было, когда было нужно, я ведь от Паши не отходила, ласкала его, и ничего не случилось, вырос хорошим.
– Ребенок должен быть вместе с родителями.
– Я не хочу с тобой спорить, вы наверняка сговорились с дочерью.
– Не придумывай, моя родная.
В этом году в первые июньские дни, сразу после закрытия детского садика, на все летние каникулы Соню увезли на дачу. Дача находилась в озерном краю, в пленительном природном уголке, на берегу сияющей и днем, и ночью речки. Река была непредсказуема со своими крохотными островками и резкими перекатами, глубокими омутами и широкими разливами. Скалистые стены берегов в иных местах властно преграждали путь, так что ей приходилось увиливать то влево, то вправо. В зеленых красках прибрежного леса было столько оттенков, что казалось, можно обмакнуть в него художественную кисточку и писать сочные пейзажи на листе бумаги, изображать и дуб, и ясень, и сосну, и ель – все, что
