Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

Отсутствие в покаянном письме в «Лит.газете» факта признания подписки сотрудничать с органами Астров объясняет тем, что тогда, в 1989 г. он «был связан еще обязательством неразглашения подробностей работы органов госбезопасности». Далее он утверждает «Мои показания против него» (Бухарина — А.Т.) «(на очной ставке в присутствии Сталина и других членов Политбюро) не были решающими в его судьбе... К тому же на самом процессе они не фигурировали».

Точку на всем этом ставит комментарий «От редакции «Известий»: «Из справки, подготовленной на основе архивных материалов для комиссии Политбюро ЦК КПСС... Установлено также, что один из основных «разоблачителей» Н.И.Бухарина — В.НАстров являлся секретным сотрудником НКВД и использовался в разработке дела «правых». Обращает на себя внимание подчеркнуто агрессивное поведение В.Н.Астрова на очной ставке в Политбюро 13 января 1937 г. по отношению к Н.И.Бухарину. Из стенограммы этой очной ставки видно, что, давая на Н.И.Бухарина показания, В.Н.Ас-тров усердно старался «разоблачить» и себя (...). За это «усердие» В.Н-Астров вскоре после очной ставки по указанию И.В.Сталина 9 июля 1937 года был освобожден из под стражи, а уголовное дело на него прекращено. В деле имеется резолюция Н.И.Ежова: «Освободить. Оставить в Москве. Дать квартиру и работу по истории».

Позже, в декабре 1943 г., в личном письме Л.П.Берии (оно хранится в деле) В.Н-Астров ставил свое поведение в особую заслугу, подчеркивая, что он «способствовал «разоблачению» не только Н.И. Бухарина, но и АИ.Рыкова, других «правых», и на этом основании просил своего могущественного адресата оказать содействие в восстановлении его в партии» («Известия ЦК КПСС». 1989, п 5, с.84).

Реплика Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП/б/1937 г.: «Что касается Астрова, то у меня впечатление такое, что он человек искренний, и мы с Ворошиловым его пожалели...» («Вопросы истории». 1992, №№4-5, с.ЗЗ).

И последнее об Астрове. Году в 1958 я встретил Астрова в метро. Он ехал с двумя женщинами средних лет, вероятно, дочерьми, был в дорогой зимней шапке и хорошо одет. Я сидел, а он стоял против выхода у других дверей. Я все приглядывался к нему и, наконец, определенно узнав, в первый момент даже хотел встать и подойти, но, вспомнив, кто он, раздумал, хотя уже встал с сидения. Встал и подошел к выходной двери, облокотившись о поручень и машинально заложив правую руку за борт зимнего полупальто. На станции «Электрозаводская» они стали выходить. Вышли его спутницы, а он все медлил, потом как-то сжавшись, боком, опустив голову, проскочил мимо меня уже перед самым закрытием дверей. У меня не было никаких плохих намерений в отношении Астрова, но, видимо, совесть его была нечиста, если он так явно струсил и забоялся человека, который его, как он понял, узнал.

34

Спустя много лет мы встретились с Беном у Бориса Горелова, с которым я сдружился в лагере. Сидели у Бориса дома и выпивали, вспоминая далекое прошлое — шел 1975 год. После Лубянки Бен был в Воркуте. Он там провел много времени в туберкулезном отделении лагерной больницы, где помогал патологоанатому ЛД.Крымскому (позже я познакомился и с ним). После реабилитации (теперь все члены «Черного легиона» реабилитированы «за отсутствием состава преступления») Бен остался на Севере, работал геологом на шахте. Заслужил почет, уважение, орден Трудового Красного Знамени, три шахтерские «Славы», написал и защитил докторскую диссертацию и не без гордости говорил, что он единственный доктор наук на всю Воркуту, но во многом остался все таким же любителем блатного пошиба. Вспоминая .совместное сидение в камере № 46, Бен сказал, что я однажды его сильно обидел, заявив, что бежать заграницу — это жизненная ошибка. Он был обижен и поэтому помнил, хотя многое из тогдашней жизни забыл начисто.

35

Года за два до этого мне довелось видеть, правда, мельком Берию-старшего. В университете в нашей группе училась студентка Лейцина, маленького роста, изящная, с тонкими, очень правильными чертами лица — еврейская красавица. Жила она у Никитских ворот, и мы иногда вместе шли с занятий вверх по улице Герцена. Однажды нас обогнала правительственная машина. Я ее услышал по характерному низкому гудку, когда она была еще сзади, и, насторожившись, поглядывал через голову спутницы, кто это едет. Машина прошумела, и я увидел рядом с шофером Берию. Не доезжая до консерватории, машина остановилась около какого-то лечебного учреждения. Из машины почти одновременно вышли двое: женщина, скрывшаяся в подъезде дома, и «лазоревый» полковник, который начал прогуливаться взад и вперед по тротуару около машины. Ехавший сзади ЗИС, крытый брезентом, разом замер на середине улицы. Он был битком набит охраной. Все ее члены сидели в напряженной позе, подавшись вперед и сверля глазами все вокруг. Мы продолжали пяти и прошли мимо машины. Берия, положив руки на портфель, стоявший у него на коленях, повернул голову направо и рассматривал пешеходов. Было заметно, что он обратил внимание на мою спутницу. Мне запомнились его крючковатый нос и водянистые глаза осьминога за стеклами пенсне, глаза, провожавшие мою спутницу. Мы миновали машину. Через некоторое время я вновь услышал сигнал машины, и Берия обогнал нас. Теперь он уже активно рассматривал мою попутчицу, а я еще раз внутренне содрогнулся. Лейциной встреча эта была не замечена и, кажется, прошла без последствий.

36

В 1964 году, возвращаясь из Еревана со съезда физиологов, я сошел с поезда в Харькове, чтобы повидать Надю. Целый день мы проговорили. Ее, конечно, допрашивали обо мне, но, видно, то, что она могла рассказать, не устраивало следователя. Поэтому ее протокола и не было в деле. Скажу здесь еще, что Надя благополучно пережила прохождение фронта. Некоторое время была при какой-то контрразведке переводчицей, а потом вернулась домой. Еще до моего ареста мы с ней изредка переписывались, но все реже и реже. Потом она вышла замуж и преподавала язык в школе.

37

В публикации Анатолия Головкова «Вечный поиск. Из истории современности» («Огонек», №18, 1988 год) приводятся следующие сведения о АДороне (цитируется Г.А.Терехов, советник юстиции второго класса, участвовавший в процессах по делу Берии, Абакумова и других): «Происходило все это еще при жизни Сталина, при Берии. На первых же допросах Шварцман принялся оговаривать кого только можно... Работал тогда с нами старший помощник Генерального прокурора Союза ССР Лев Шейнин, известный писатель, автор «Записок следователя». Шейнина поддерживал сам Молотов. На допросе Шварцман назвал Шейнина еврейским националистом. Вокруг Шварцмана, «черного полковника», происходила какая-то игра... Шейнина я знал много лет, наши семьи дружили. Шейнин и его подчиненный Дорон оказались в тюрьме. Шейнина и Дорона потом освободили, полностью реабилитировали. Лев Шейнин вновь продолжил свои литературные занятия. Александра Дорона приняли в центральный аппарат Прокуратуры. Но время, проведенное в застенках МГБ, не могло на нем не сказаться. Его там жестоко мучили... Дорон проработал с нами не долго и вскоре скончался».