Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Сейчас мое писанье перебивал начальник штаба своим докладом; он сообщил мне очень интересный случай, виновником которого был отчасти и я. Один офицер упорно критиковал окопы и смущал солдат. Узнав, что он лично их не видел, я приказал ему (вместе с надежными людьми) обойти окопы лично и тогда же мне доложить об их состоянии. И что же оказалось: этот благожелатель солдат, а в действительности, подстрекатель, оказался подлым трусом – он в окопы не пошел, сорвал с себя погоны и заявил, что он ни старому, ни новому правительству не присягал, что он «свободный гражданин», а не офицер, и желает жить по заветам Христа. Я приказал этого толстовца (или что он там такое, может быть, немецкий шпион) арестовать и предаю его полевому суду за подстрекательство к бунту и за трусость. Вот тебе, женушка, уголок из пережитого за 9–12 дни.

Сейчас узнал, что командир корпуса разрешил мне приехать, и, значит, я через 1–2 часа выеду, там где-либо на почте и опущу это письмо. От тебя в эту глушь, конечно, письма еще не дошли; из 12-го корпуса прислали мне как-то пачку, но она оказалась старее того письма от 30.III, которое мне передал Носович. И среди здешних тревог это незнание – что у вас происходит – делает мое положение еще более печальным. Главное, о чем я чаще думаю, как вам удастся выбраться из Петрограда. Ген[ерал] Невадовский (который удален среди многих других) рассказывал мне, что билеты в Петроград разбираются за целый месяц вперед, и этим сильно меня смутил. Я надеюсь лишь, что с [такими] двумя проводниками, как мною посланный и Осип, вы в пути не растеряетесь и не пропадете.

У нас, как ты знаешь, идет омоложение армии, и сейчас оно в полном ходу; как принцип, оно неплохо, но на практике задача решается и слишком быстро, и не всегда удачно. Чувствуется, что масштаб применяется какой-то особый, гораздо шире обычного боевого масштаба. Люди, почти лишенные строевого ценза, не знающие боевой обстановки и не сжившиеся с огнем, взлетают на такие посты, на которых все это нужно, и в результате прежде всего будет, что ни у кого они не вызовут к себе веры, огневых явлений (данных огневой тактики) не поймут, и все их будут надувать, как кому заблагорассудится. Уже не говоря про то, что в офицерскую среду брошено огромное яблоко раздора, практика омоложения вносит полную переостановку офицерских дум, пониманий, привычек. И опасно то, что эти эксперименты и другие делаются над армией – институтом старым, как свет, если хотите, грубым, но определенным и неизменным. Отмените войну, говорю я многим, а за этим вычеркните из жизни государства все то, что зовется его вооруженной силой, но раз вы этого не можете, поступайте так, как указывает военная наука… другого исхода нет. Во Франции вне боевой обстановки или службы офицер и солдат – одно и то же, но в бою, напр[имер], офицер имеет право (и практически это осуществляет) пристрелить солдата. В устоях армии нет эволюционирования, и армий нет ни передовых, ни ретроградных, – есть разницы бытовые, разницы за бо́льшую культуру страны, но не более, да и те-то разницы не касаются существа дела. Давай, моя единственная, твои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Целуй папу и маму.

Дорогая женушка!

Только что возвратился из поездки к корпусному командиру и к[омандую]щему армией [Белькович], которым излагал свои думы. Сейчас слез с автомобиля и пишу тебе, пока не запрягут лошадей… хотел открытку, но ее нет. Вчера меня соединили по телефону с Кивекэсом, и я сначала дурачился с ним: слыхал ли он что-либо о Хороге, кто такое Муля и т. д., а затем, когда он совсем обалдел, я ему открылся, и он был несказанно рад. Сказал ему, что я начальник 159-й дивизии и надеюсь с ним увидеться. Жена находится где-то от него неподалеку в качестве сестры милосердия.

Мое сочувствие немного крепнет, и горизонты становятся более радужными. За вчера и сегодня свыше 100 верст, меня растрясло и освежило. Еду в свою дыру и везу с собою целый ворох газет, которые будут разобраны нарасхват. Второй день сухой, холодный и солнечный, что для меня сейчас очень выгодно. Писем от тебя давно нет, с тем мирюсь, так как в мои места мы получим теперь посылки не скоро. О получении 700 руб., высланных тебе 6 или 7.IV не забудь меня уведомить. Кажется, подают мне экипаж, давай, моя радость и славная моя женка, твои глазки и губки, а также малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая моя и ненаглядная женушка!

Устинов вчера передал мне через одного солдата моей дивизии твое письмо от 8.IV и сласти. В твоем предположении относительно моей дивизии ты права, но краски пришлось бы сильно сгустить. Сам Устинов продолжал свой путь далее, и мне расспросить его не удалось. Я тебе уже писал, что командиром головного полка моей дивизии полк[овник] Шепель, а командиром 2-го полка, по моей просьбе, будет назначен Лихачев, т. е. два моих командира в 64-й дивизии. Кроме того, я прошу о назначении ко мне начальником штаба Сергея Ивановича, и мы, собравшись знакомой семьей, примемся за дружный созидательный труд. Позавчера я возвратился из поездки по начальству, причем просил ком[андую]щего армией снять с меня эту ношу. Но он мне ответил, что он все знает, что задача действительно трудная, но другому ее поручить некому, и только я могу с нею попытаться справиться; что это мой гражданский долг, и тем более будет мне почету, если мне удастся улучшить дело. Ты знаешь, женка, как далеко можно повести твоего мечтателя-супруга, если затронуть его долговые струны. Я сказал: «Слушаю, попытаюсь» – и поехал обратно. И вот я вновь на своем посту и принимаюсь за работу – она огромна, сложна и трудна; много легче строить заново, чем восстановлять что-либо разрушенное; нужны полное самообладание, непрерывный такт, упорная настойчивость, знание психики масс и вера в конечный успех, чтобы иметь шансы на успешные результаты. Вчера я целый почти день пробыл в окопах одного из моих полков (наиболее incurable [безнадежный – англ. ]) и пустил все струны моего воздействия: ласкал, ругал, внушал, вразумлял, был во всех наиболее опасных местах, был, конечно, обстрелян и т. п. Уже на обратном пути я мог заметить, что обрисовывается некоторый успех моих педагогических нажимов, и домой я прибыл с чувством некоторого удовлетворения. Сегодня я написал приказ о своем посещении, имеющий целью все ту же мою общую задачу.

Сейчас приказал Игнату достать вашу карточку, и она стоит вновь предо мною около букета полевых цветов. Я живу сейчас в небольшой деревне, вжатой в широкую плоскую долину и обставленной двумя рядами холмов; на склонах их есть леса; все это красиво, зелено, и от всего веет полевым уютом. Сегодня почти час я ходил по вершине восточного холма и думал разные думы. Как бы все это было хорошо, если бы на плечах моих не лежала слишком трудная задача! День сегодня прохладный, почти холодный, но солнце светит вовсю и нет противного дождя, который так изводил нас последние дни.