Бхагван Раджниш - Я — врата. Биография (Избранные беседы, том VI)

Когда Раджнеш вошел в такую глубь тайн медитации, его вопросы исчезли. Его поиск окончился вместе с деятельностью, подойдя, наконец, к точке, из которой некуда было идти. Так же, как и много лет назад, во время смерти своего дедушки, Раджнеш был отброшен к своему центру — но теперь уже навсегда. Бхагаван рассказывает, чти глубоко внизу — там, где пустота, — там не было деятеля. Он потерял честолюбие. У него не осталось никакого желания стать кем-либо или достичь чего-либо. Он не помышлял больше ни о Боге, ни о нирване. «Болезнь — подражание Будде — совершенно исчезла», — говорит Бхагаван. Удобный момент наступил. Двери были почти открыты, рассвет был не так уж и далек. По словам Бхагавана:

«Однажды безвопросное состояние почти пришло. Это не значит, что я получил ответ — нет! Скорее, все вопросы как бы отошли и получился большой хаос. Это была взрывная ситуация. Жизнь в этом состоянии похожа на умирание, а когда личность умерла, кто будет задавать вопросы? После того переживания пустоты я не задавал никаких вопросов. Все субстанции, по поводу которых можно было бы задаться вопросом, стали несуществующими. До этого было только вопрошание и вопрошание. После этого никаких вопросов не осталось».

Бхагаван сам не открывал никому происшедшего просветления около двадцати лет. История выплыла наружу довольно драматически, однажды ночью; тогда Бхагаван жил в Бомбее. Кранти, кузину Бхагавана, друзья часто спрашивали о том, когда она узнала, что Бхагаван просветленный. Она ничего не могла рассказать им, потому что сама не знала, просветленный он или нет. Но каждый кто-нибудь новый спрашивал ее об этом. И это все больше подталкивало ее выведать это у Бхагавана.

Кранти, наконец, спросила у Бхагавана о его просветлении:

«Поздно ночью 27 ноября 1972 года мое так долго сдерживаемое любопытство вышло из-под контроля. Было около половины двенадцатого. Бхагаван, попив молока, ушел спать. Я также легла в кровать. Но внезапно почувствовала желание спросить Бхагавана о том, когда он достиг просветления. Но еще раньше — перед тем, как эта мысль появилась во мне, — я спросила, когда он достиг просветления. Бхагаван рассмеялся и сказал: „Ты сама себе внушила желание узнать об этом или делаешь это потому, что тебя спрашивают люди?“»

Я сказала: «И то и другое верно: пожалуйста, расскажи мне». Бхагаван опять рассмеялся: «Я расскажу тебе об этом в другой раз». Но я настаивала: «Я хочу знать правду сейчас». Он ответил:

«Подумай, и ты сама узнаешь».

Я некоторое время помолчала, а затем сказала: «Думаю, что ты достиг просветления в двадцать один или двадцать два года, когда ты учился в колледже». Но не успела я договорить, как Бхагаван сказал уже серьезнее: «В двадцать один год, а не в двадцать два». Желая уточнить дату, я спросила об этом.

Бхагаван Шри ответил: «На двадцать первое марта 53 года». После некоторой заминки я спросила опять:

«Где это случилось? Было ли что-нибудь необыкновенное в тот день?»

Бхагаван предложил: «Попробуй пересказать и ты сможешь вспомнить все». Я молча лежала и вспоминала ночь двадцатилетней давности.

«Это было в ту ночь, когда совершенно внезапно в двенадцать часов ты сказал мне, что уходишь, а затем вернулся в три часа ночи», — вспоминала я.

Бхагаван Шри сказал: «Ты указала именно ту ночь». Но я не могла поверить в это. И здесь Бхагаван подтвердил мне, что это было действительно истиной. Но могла ли я видеть в прошлое? Все это могло быть его игрой, могло быть его воздействием. Пока подобные мысли шумели у меня в голове, возник и другой вопрос: в какое время ночи, где и в каком месте Бхагаван Шри стал просветленным? Я немедленно спросила:

«Куда ты ходил в ту ночь?»

Бхагаван ответил: «Я ходил в сад Бханвартал». Но прежде, чем он промолвил «в сад», я вспомнила дерево и сказала:

«Ты пошел в сад и сел под дерево ашока».

Он уточнил:

«Нет, я был под маулшри. Тогда я спросила: „Что произошло в то время, когда ты был в саду — между двенадцатью и тремя часами ночи?“

Бхагаван предложил: „Вызови это в себе и ты вспомнишь это“. Я замолчала ненадолго, и перед моими глазами начала появляться вся сцена того вечера: как он покинул дом, как он разбудил меня нежно и сказал, что уходит и не знает, когда он вернется. Он ушел только после того, как поговорил со мной, а я так и не уснула, ожидая его возвращения.

И передо мною начало открываться все событие. Я могла бы даже рассказать о его мудре (телесной позе). Каким-то образам я чувствовала, что событие должно было произойти в два часа ночи. Как только у меня возникла идея о двух часах, я сказала об этом Бхагавану.

Он подтвердил: „Это произошло около двух часов. Теперь ты уловила все это правильно“. И снова меня переполнило удивление, но я так была охвачена радостью, что не могла заснуть. Снова и снова я чувствовала, что надо разбудить каждого и рассказать о том, что я узнала».

Бхагаван объясняет причину того, что скрывал историю своего просветления почти двадцать лет следующим образом:

«Многие люди спрашивают меня, почему, став просветленным в 1953 году, я сохранил молчание. Почти двадцать лет я никогда не говорил об этом кому бы то ни было, если этот человек не догадывался сам и не спрашивал меня первый… „Мы чувствуем, что с тобой что-то произошло. Не знаем что, но определенно что-то произошло: ты больше не такой, как мы, и ты скрываешь это“.

В течение двадцати лет не более десяти человек спрашивали меня, и даже после этого я избегал их, как мог, если не чувствовал, что их желание было подлинным. И я рассказывал им только тогда, когда они обещали хранить это в тайне. И они все выполнили это. Теперь они все саньясины… Я говорил: „Ожидайте подходящий момент — только тогда я объявлю это“.

Я многому научился от Будд прошлого. Если бы Иисус говорил меньше о своем бытии Сына Бога, это было бы более полезным для человечества».

Бхагаван в свое время решил не обнаруживать это до тех пор, пока он не прекратит путешествовать по стране, ибо если бы это стало известно, то его жизнь подверглась бы большому риску.

«В течение двадцати лет я непрерывно путешествовал, и у меня не было ни одного телохранителя. Я находился в постоянной опасности: в меня бросали камни, в меня бросали башмаки.

Я добирался до города после двадцатичетырехчасового путешествия в поезде, а толпа не позволяла мне сойти на этой станции: они принуждали меня вернуться назад. Иногда разгоралась борьба между теми, кто хотел, чтобы я спустился с поезда, и теми, кто не хотел, чтобы я выходил, по меньшей мере в их городе.