Роберт Маккрам - Жизнь Вудхауза. Фрагменты книги

Бывшая психбольница в Тосте — мрачное здание из красного кирпича — больше походила на школу или тюрьму. Ее окружал небольшой парк, который с одной стороны ограждала высокая стена, а от соседних ферм отделяла колючая проволока. Сквозь зарешеченные окна была видна дорога, по которой туда-сюда сновали машины — шла обыденная жизнь. В трехстах метрах от главного здания, в парке, стояла вторая постройка, столовая, и третья, которую называли Белым домом; в ней устроили лазарет и помещения для отдыха; там Вудхаузу вместе с одним саксофонистом выделили рабочий кабинет — бывший изолятор с войлочными стенами. Интернированные спали в общих комнатах в главном здании, вмещавшем примерно тысячу триста человек. В одной комнате с Вудхаузом, 309-й, разместили шестьдесят четыре человека; он с гордостью отмечал: «Мы думаем, здесь собраны сливки нашего лагеря». Сценка из лагерной жизни, которую он набросал в записной книжке, больше всего напоминает пансион английской частной школы:

На крышах белый иней. Позавтракав, я лежу на кровати и с интересом гляжу, чем занимаются мои соседи. Артур [Грант] подметает под кроватью, Джордж Пиккард штопает носок, Шарни зашивает жилетку, Маккандлесс делает записи в дневнике, Рекс Рейнер бреет затылок Смиту, Том Сарджинсон сидит за столом и учит немецкий, Энке с Маккензи играют в шахматы, Бримбл чинит ботинки, в середине комнаты еще кто-то подметает. Со второго этажа спускается Том Макгроув, он принес сегодняшние слухи.

Дневная жизнь в лагере, вращавшаяся, по словам Вудхауза, вокруг «слухов и картошки», начиналась с побудки в 6 утра, затем с 7 до 8:30 продолжался завтрак, а после него устраивали поверку. Остаток утра, вплоть до обеда, который происходил в три смены, начиная с 12:30, заключенные занимались повседневными делами. До того как в феврале 1940-го стали регулярно поступать продукты от Красного Креста, провизии не хватало и все ходили голодными. На обед давали «овощное месиво» из брюквы, репы и моркови или тушеную рыбу с вареной картошкой. В изобилии водился чай и эрзац-кофе. На присланные посылки с едой начальство смотрело с подозрением: немцы считали, что деликатесы из Британии — своего рода пропаганда, и неохотно их выдавали.

Жизнь в Тосте была серая, но лучше, чем в Юи и Льеже. Например, тем, кому было за 50, не приходилось «гнуть спину». Позже, в одной из своих радиопередач, Вудхауз заметил:

В Льеже и в И возрастного ценза не существовало, там наваливались все разом, от почтенных старцев до беззаботных юнцов, одной рукой, так сказать, чистя сортиры, а другой — картофель. В Тосте же старичье вроде меня жило, не ведая забот. Для нас тяготы трудовой жизни сводились к застиланию своих кроватей, выметанию сора из-под них и вокруг, а также к стирке собственного белья. А когда требовалась мужская работа, например, таскать уголь или разгребать снег, за дело бралось молодое поколение, а мы только поглядывали да обменивались воспоминаниями из Викторианской эры[48].

Его частные признания о жизни в лагере были не менее оптимистичны. «В лагере было чертовски весело, — говорил он Тауненду. — Я и правда считаю, что ничто на свете не сравнится с англичанином в теплой шапке и толстом шарфе. В Тосте у меня появились друзья самых разных жизненных призваний, начиная с портовых рабочих из Кале и далее, и всех до единого я полюбил». В дневнике он отмечал: «Без женщин… мы скатываемся в мальчишество: все эмоции у нас мальчишеские».

После обеда снова было свободное время. «Главное преимущество [Тоста] — арестант предоставлен самому себе», — отмечал Вудхауз с одобрением. Ужин в три смены начинался в половине пятого. Затем — снова свободное время до 8 вечера, когда проводилась поверка на улице. Свет гасили в 9:15 вечера. Описывая быт в лагере, Вудхауз естественным образом находил параллели с Далвичем. Комендант, капитаны и обер-лейтенанты не вмешивались в повседневную жизнь заключенных, как и директор и преподаватели в колледже, и Вудхауз видел коменданта всего один раз. «Для нас было важно внутреннее устройство лагеря»[49], — объяснял он позже, повторяя описание школьного пансиона в одном из своих ранних произведений. Когда там находился Вудхауз, И-лагом в Тосте «заведовали лагерфюрер и четыре капрала», очень похожие на заведующего пансиона и префектов. Лагерфюрера, которого Вудхауз аттестовал как «хорошего парня», звали Бюхельт, и в Первую мировую он был интернирован в Англии. Прямо как в школе, капралы получили прозвища: «Плуто», «Микки-Маус», «Гуфи» и «Дональд Дак»[50].

Лагерфюрер Бюхельт, которому вскоре предстояло сыграть решающую роль в падении Вудхауза, ставшую темой для бесконечных дискуссий, был «подарком небес для заключенных», управлял лагерем либерально и «все время трудился нам во благо». Вудхаузу Бюхельт понравился тем, что организовал в лагере библиотеку и выпуск газеты, а также предоставил самому Вудхаузу пишущую машинку и место для работы над новым романом — бывший изолятор в Белом доме. С высоты нынешнего дня понятно, что сближаться с лагерфюрером было смертельно опасно, однако таков был характер Вудхауза. Он еще в Голливуде сдружился со многими немцами, и война ничего не изменила. В Тосте он также привязался к двум немцам-переводчикам, один раньше работал в Америке и щеголял словечками вроде «Смекаете, пацаны?» В лагерном дневнике Вудхауз признавался: его взаимоотношения с этими переводчиками, чьи имена нам не известны, «подтверждают то, что я всегда говорил: немцы — превосходные ребята, и единственная преграда между нами — языковой барьер. Все англоговорящие немцы, которых я встречал, нравились мне с первой минуты». Помимо этого безапелляционного заявления, в дневнике нет ни похвалы, ни осуждения нацистских властей Верхней Силезии.

В И-лаге VIII сидели англичане и голландцы, чей патриотический дух был очень высок. Интернированные обязаны были отдавать честь немецким офицерам, но, если не считать этой псевдовоенной формальности, большинство проявляло дерзость, граничившую с неподчинением. Хотя литературная слава выделяла Вудхауза из окружения, — а это были в основном моряки торговых судов или работники военных кладбищ, вроде его друга Берта Хаскинса, — Плам был всей душой, неколебимо предан товарищам. «Ребята из Тоста были бодры духом, — говорил он позже. — Никогда не встречал более веселых людей. Я полюбил их как братьев». А они уважали его и подходили посмотреть, когда он работает за пишущей машинкой на улице, но старались не мешать. Его роль в Тосте — всеобщий любимец, старший в классе: он ведет переговоры с начальством, разрешает мелкие споры, остужает пыл ссорящихся — за что все пленные уважают его. Когда Вудхауз неожиданно их покинул, они почувствовали себя обманутыми и, по рассказам, протестовали. Для некоторых юных узников он исполнял роль отца. Боб Уитби, тогда выглядевший младше своих восемнадцати, а ныне престарелый джентльмен восьмидесяти с лишним лет, вспоминает, что Вудхауз, которого он немного знал, всегда заботливо спрашивал, как у него идут дела, и, чтобы подбодрить мальчика, повторял заклинание всех пленных: «К Рождеству будем дома».