Шапи Казиев - Имам Шамиль

Когда солдаты добрались до края пропасти, открывшаяся перед ними картина была столь ужасной, что дальнейшее преследование представлялось уже бессмысленным. Один из солдат бросил в темную бездну камень, чтобы по звуку определить ее глубину, но отклика так и не дождался. Лишь клекот орлов нарушал воцарившуюся после битвы тишину.

Во всеподданнейшем рапорте Розена от 25 октября 1832 года говорилось: «…Неустрашимость, мужество и усердие войск Вашего Императорского Величества начальству моему всемилостивейше вверенных, преодолев все преграды самой природой в огромном виде устроенные и руками с достаточным военным соображением укрепленные, несмотря на суровость горного климата, провели их чрез непроходимые доселе хребты и ущелья Кавказа до неприступной Гимри, соделавшейся с 1829 года гнездилищем всех замыслов и восстаний дагестанцев, чеченцев и других горских племен, руководимых Кази-муллою (Гази-Магомедом.— Ш. К.), известным своими злодеяниями, хитростью, изуверством и смелою военною предприимчивостью… Погибель Кази-муллы, взятие Гимров и покорение койсубулинцев, служа разительным примером для всего Кавказа, обещают ныне спокойствие в Горном Дагестане».

Тело имама принесли на аульскую площадь. Гази-Магомед лежал, умиротворенно улыбаясь. Одной рукой он сжимал бороду, другая указывала на небо, туда, где была теперь его душа — в божественных пределах, недосягаемых для пуль и штыков.

Опасаясь паломничества на могилу имама, его похоронили подальше от Гимров — в Тарках.

Гази-Магомед хотел лишь одного — постичь прекрасную сущность Создателя. Мечтал преобразить свою несчастную родину, откинув завесу людских заблуждений и несовершенств. Он искал путь чистый и верный. Но стоило ему поделиться своей мечтой с другими, как вспыхнули на его пути ненависть, вражда и война.

Гази-Магомед прожил недолгую жизнь, но в памяти потомков он остался великим имамом, заложившим краеугольный камень единения горских народов.

Бог возродил его из мертвых

Очнувшись, Шамиль увидел себя лежащим в скальной расщелине среди зарослей шиповника. Колючий кустарник и спас их, уцепившись за одежду, когда они катились вниз. Увидев рядом муэдзина, который отделался ушибами и царапинами, Шамиль сказал ему: «Оставь мертвого. Я уж не жилец этого мира. Твои заботы не спасут меня от Божьего предопределения. Гяуры [8] знают цену нашим шкурам и не оставят нас в покое. Спасайся, пока есть возможность». Шамиль был уверен, что Всевышний вот-вот призовет его душу и что хлопоты муэдзина способны лишь погубить его самого. Не договорив, Шамиль закрыл глаза и вскоре лишился последних признаков жизни. Полученных им ран хватило бы на несколько человек, чтобы отправить их к праотцам. Так прошел весь день, и лишь слабое угасающее дыхание еще связывало Шамиля с бренной жизнью. Муэдзин отер лицо Шамиля и стал читать отходную молитву.

Белый орел кружил над умирающим Шамилем, и клекот его вторил муэдзину. Шамиль очнулся. Обращаясь к пораженному муэдзину, он спросил: «Не пропустил ли я вечернюю молитву?» Шамиля стошнило кровью, но дышать стало легче. Превозмогая слабость, он начал омовение. За неимением воды он совершил его растертой в порошок землей.

Закончив молитву, гимринцы двинулись по едва заметным козьим тропинкам в сторону соседнего аула Унцукуль. Но скоро силы вновь оставили Шамиля, он упал на камни и пролежал без сознания до утра. Холодный ночной воздух проникал в его легкие через открытую рану. «Ах, какой Божьей благодатью была в ту ночь моя рана! — вспоминал позже Шамиль.— Она умеряла мой жар, она освежала все мое раскаленное нутро».

Утром Шамиль почувствовал себя лучше, и они отправились дальше.

Унцукульцы, опасаясь возмездия, не решились принять Шамиля. Но законы гостеприимства не позволяли им оставаться вовсе безучастными. Тем более что никто не сомневался в его скорой смерти. Они помогли его тестю Абдул-Азизу спрятать Шамиля в молельне, скрытой в садах за аулом. Вскоре и Патимат с младенцем на руках перебралась в это временное пристанище. Лекарь, удивляясь, что Шамиль остался жив после таких страшных ран, приготовил турунды из целебных трав и мазь из смеси меда, воска, масла и древесной смолы.

Когда Шамиль приходил в себя, то видел заботливую жену и маленького сына, понимал, что не может оставить их, и это помогало ему превозмогать боль и бороться за жизнь. Не зря он так упорно тренировал свое тело в молодости, теперь оно возвращало ему долги. Преданность жены и искусство Абдул-Азиза тоже делали свое дело. И Шамиль начал понемногу поправляться.

Вскоре он вернулся в Гимры. Увиденное в селе заставило его упрекнуть земляков: «Неужели вы думаете, что с уходом Гази-Магомеда ушел в тот мир и шариат?» Когда оказалось, что одних слов недостаточно для возвращения отступников на путь истинный, Шамиль решил восстановить шариат силой. Отступников было много, но Шамиля это не смутило. Застав их сборище в купальне, где они бахвалились, что вышвырнут из Гимров оставшихся мюридов, Шамиль бросился на них с обнаженным кинжалом: «А ну, неверные собаки, посмотрим, кто над кем потешится: вы ли над мюридами или мюриды над вами!» Толпа в ужасе разбежалась, а вслед ей полетел забытый бубен. Устрашился и назначенный царскими властями старшина Гимров, который не посмел препятствовать Шамилю.

Когда гимринцы собрались в мечеть на праздничную молитву по случаю праздника Курбан-байрам [9], Шамиль объявил им: «Гимринцы! Вы, кажется, думаете, что с Гази-Магомедом погибло и святое дело, за которое мы так ревностно боролись? Но я докажу, что вы ошибаетесь. Клянусь вот этой мечетью, клянусь и всеми находившимися в ней Божьими книгами, что я подниму святую веру на подобающую ей высоту. Желающие изменить шариату пусть объявят себя теперь же. Я хочу посмотреть на этих молодцов и полюбоваться их храбростью!»

Шариат в Гимрах был восстановлен, а старшина, потерявший всяческое уважение, бежал из аула.

В горах разнеслись слухи о воскрешении Шамиля. Люди верили, что Бог возродил его из мертвых, чтобы он спас живых.

Второй имам

Но Розену казалось, что в горах все застыло. В Петербург полетели победные реляции. Розен великодушно простил гимринцев, не забыв, однако, обложить их штрафом. Спокойствие, наступившее в Дагестане, внушало главнокомандующему надежды на окончательное успокоение края. Мятежный мюридизм то ли был сломлен, то ли укрылся в недоступных аулах, то ли его вовсе не было…

Но это был обманчивый покой снежной лавины, ждущей лишь рокового толчка.