Сандрин Филлипетти - Стендаль

Впрочем, чувства, которые Анри испытывает по отношению к культуре этой страны, далеки от восторгов. Хотя он признает, что немцы «способны на трогательную поэтичность», но незнание языка (он безуспешно пытается выучить немецкий) не дает ему глубже прочувствовать литературные тексты. Его ум уже занят творениями великих мыслителей и Италией, которая поселилась в его сердце навсегда, — это и мешает ему воспринимать без предубеждения германскую культуру. «Вуаль, скрывающая от меня самый дух немецкого языка, пока еще слишком густа, чтобы я мог точнее определиться в своих вкусах». В первый раз его живая любознательность дает сбой. Во многом другом, однако, его вкус остается безошибочным: так, он просит у хранителя библиотеки Вольфенбуттеля, что в 16 километрах от Брунсвика, подобрать ему рукописные копии писем кардинала Ришелье из мемуаров или хроник; он углубляет свое знакомство с Дестутом де Траси и Шекспиром, продолжает изучать английский и интересуется Самуэлем Джонсоном, но поколение Гёльдерлина и Новалиса по-прежнему отвергает. Гегель, который только что опубликовал свою «Феноменологию разума», также ставит его в тупик. Поскольку немецкая литература и философия остаются для него чуждыми, он углубляется в более привычное для себя занятие — изучает «северную натуру» немцев: «…Постоянное чтение Библии делает их мелочными и напыщенными». Воспитанный в легкости латинского духа, он не воспринимает немецкой серьезности: «…Нет души, нет выражения на лицах — если не считать выражения отсутствия мыслей». Даже их танец, по его мнению, лишен грациозности — он «быстрый, четкий и жесткий».

Здешнее население, нравы, климат, повседневный быт, почта и транспорт — все это недостаточно хорошо, чтобы угодить привередливому французу. «Холодная натура немцев во многом объясняется их пищей: черный хлеб, масло, молоко и пиво; впрочем, они употребляют и кофе — но им нужно было бы вино, и самое лучшее, чтобы придать больше гибкости их жестким мускулам». Гастрономические вкусы немцев его раздражают — он проклинает их все огулом. Он поносит их «butterbrod» — «очень тонкие ломтики черного хлеба, намазанные маслом и сложенные вместе», пиво и шнапс: «…Такой режим питания способен самого пылкого человека сделать флегматиком. У меня он отнимает всякую способность мыслить». Он описывает как тяжкое наказание те блюда, от которых у любого рядового вояки здесь потекли бы слюнки (солдатам приходилось довольствоваться плохим ржаным хлебом): «В трактирах вам подадут немного еды, если вы приезжаете туда очень рано или очень поздно. Затем, к часу дня, вам подают обед: суп с вином или пивом, бульон, огромную тарелку тушеной капусты (или квашеной капусты) с сосисками — от такого блюда совершенно тупеешь. Затем идет жаркое и салат из корней капусты — так мне кажется, потому что пахнет он отвратительно; очень редко бывает зелень, да и то просто сваренная в воде. Такой обед, который ешь, постепенно раскаляясь негодованием, сопровождается поддельным вином, имеющим вкус сахара… ужин же состоит из супа и жаркого. На десерт — сдоба, совсем мало фруктов, чаще всего — клубника, но клубника немецкая, то есть крупная, красивая и без аромата».

Что касается немецкой постели, то он считает, что хуже вообще ничего не может быть: «Представьте себе перьевой матрац, в котором тонешь; половину кровати занимает ворох подушек, тоже перьевых, — так что приходится почти сидеть, как бы ни хотелось вытянуться; все это покрыто полотном, не подшитым по краям. Одеяло — огромный мешок, наполненный перьями. Простыни нет, так что, поскольку под таким одеялом толщиной в два фута нельзя не потеть, вы имеете удовольствие смешивать свой пот со всеми проезжающими, которые потели тут до вас на тех же подушках. Впрочем, я думаю, что в хороших трактирах их стирают два раза в год».

Сказать, что Анри Бейль не имел тогда реального представления о тяготах армии и нищете народа, — это ничего не сказать. Для него война — это одно дело, а его деятельность, связанная с ней, — совсем другое; между ними у него существует непроницаемый толстый слой изоляции. Хотя он пользуется достаточно удобным жилищем, оно его совершенно не устраивает: дома «смешны на вид», окна в основном «невероятно крошечные, нет ни двойных стекол, ни ставен, ни жалюзи». В общем, королевство Вестфалия — совсем не Италия, и Брунсвик совсем не похож на Милан. Анри только отмечает с приятным удивлением обилие игрушек и книг для детей — с эстампами и хвалит вкус аборигенов в искусстве гравюры, «как правило, отменный», но по-настоящему изысканным в Германии он находит только очаровательное лицо белокурой Вильгельмины фон Гресхейм. Он навсегда сохранит неизменной свою привязанность к ней: целомудренная Мина будет занимать почетное место на его карте «страны Нежности» до самого его последнего вздоха.

14 июня, ровно через семь лет — день в день — после битвы при Маренго, состоялась битва под Фридландом. Двумя днями позже капитулировал Кёнигсберг. 7 июля, уединившись на плоту посреди Немана, император Наполеон и царь Александр I подписали Тильзитский мирный договор. Франко-русский альянс был хрупок, но позволил Империи выиграть время и собраться с силами.

Однообразие административных обязанностей угнетающе действует на Анри, и он просит причислить его к действующей армии. Главный интендант Пьер Дарю остается глух к его просьбе. 11 июля он приказом назначает кузена уже штатным помощником при военных комиссарах. Вечно недовольный Анри таким образом оказался прикован к Брунсвику.

По мере приобретения жизненного опыта Анри ощущает себя постаревшим. Впрочем, он остается верен себе, хотя больше и не самообольщается: «Можно притворяться месяц, два месяца, но в конце концов возвращаешься в свое естественное состояние. Я не хочу тратить свой капитал на женщин». В личной жизни теперь он избирает обходные пути и предпочитает свободные удовольствия традиционной морали. Вообще под любовью Анри понимает длительное и устойчивое желание близости и испытывает отвращение к браку, хотя среди окружающих его людей брак, непонятным для него образом, пользуется уважением: «С какой стати нужно полагать брак между мужчиной и женщиной обязательным условием для зарождения или сохранения любви?.. Если любовь и существует в браке, то она подобна пожару, который затухает, и затухает тем быстрее, чем сильнее он был в начале». Он считает брак настолько же полезным для женщин — поскольку дает им возможность быть независимыми от родительской семьи, — насколько вредным для мужчин и воспитывает в этом духе сестру: «Мужа нужно воспринимать как вещь, а не как живое существо. Как драгуну нужна лошадь, чтобы выжить, так девушке нужен муж». Но, слишком эмансипировавшись с его легкой руки, Полина создала себе весьма романтическое представление о свободе: чтобы развеяться от жизни взаперти и от девичьей меланхолии, она стала выходить переодетой в мужской костюм прогуляться по улицам Гренобля. Конечно, это не прошло в городе незамеченным, и тогда наставник поспешил предостеречь сестру: «Причуды прекрасных душ, живущих в женских телах, часто оказываются опасными: причину их обычно приписывают слабостям, которые осуждаются обществом. Молодой человек — даже самый возвышенный и самый влюбленный — не женится на тебе, если двадцать или тридцать почтенных дам доложат ему, что видели, как ты бродишь по улицам в мужской одежде».