Роза Эпштейн - Книга Розы

Потом он уехал в Москву учиться в Академии имени Жуковского.

В общем, объявляю я поезда день за днем – работаю. А тут начальник станции Серенко, как-то услышав новый голос, поинтересовался:

– А кто там у нас объявляет?

Ему женщины в справочном сообщили:

– Это Роза. Такая дивчина хорошая.

И чем я им так понравилась? Я ведь с ними только «здравствуйте» и «до свидания».

Тогда Серенко заходит ко мне и спрашивает:

– А что ты тут делаешь?

– Я диктор, – говорю. А сама отмечаю, что в петлицах у него три гайки – значит, начальник.

– И давно ты работаешь?

– А кто вы такой, дядечка? – задаю встречный вопрос.

– Я – начальник станции.

Когда я в отделе кадров оформлялась, меня спросили:

– Кем ты хочешь стать?

Прочитав только что в приказах подпись «начальник дороги», я, не задумываясь, ответила:

– Начальником дороги.

Кадровик посмотрел на меня и одобрил:

– Плох тот солдат, который не хочет быть генералом.

А девчонка-инспектор засмеялась.

– Такая здоровая девчонка и сидишь тут, ничего не делаешь, – заметил Серенко и увидел мою подработку – я талончики прикрыть не успела. – Понятно, хорошее место выбрала.

Потом начал он меня обо всем расспрашивать. А поскольку Тоня из справки меня предупредила, что это самый большой начальник, то отвечала я ему честно.

– В общем, так, Роза Эпштейн, завтра в восемь утра на третий путь идешь стрелочницей, – в завершение беседы сказал начальник станции.

– Я же не умею и не знаю, – растерялась я.

– Там тебе все расскажут. Пойдешь младшей стрелочницей. Потом станешь старшей стрелочницей. А потом я тебя заберу к дежурному по станции оператором. Вырастешь у меня в хорошего движенца.

– А что такое движенец? – спросила я потом у Тони.

– Движенцы – это те, кто работают на путях.

Пока между поездами было время, пошла я искать, где этот третий пост. Нашла. Старшим стрелочником там работал узбек. Он маршруты, куда какие стрелки направить, задавал по-узбекски, а матом крыл на чистом русском. У него в помощниках были младшие стрелочники: Сильва, студентка филфака Ташкентского университета, и хроменький мальчик, у него одна нога короче другой. Сильва в Коканд с семьей перебралась и за возможность получать 800 граммов хлеба бросила университет и пришла работать на станцию. Через неделю я уже работала вместе с ней. Стерва первостатейная, она и по-узбекски, и по-русски говорила хорошо, ничего не боялась, знала свои права – могла и матом послать. Для меня же все это было ужасно. Старший стрелочник, узбек, приносил с собой в какой-то чаплыжке вареный рис и лепешку. Что это за еда для мужика на двенадцать часов? Теперь-то понимаю, он же голодал, как и мы. Но Сильва на него злилась:

– Пошел жрать, зараза! Еще и в столовку пойдет.

– Ну и пусть идет – он же мужик, – урезонивала я напарницу.

Старший стрелочник заметил мой интерес к работе. Я искренне старалась узнать, что к чему. Стрелочная улица, которую я обслуживала, насчитывала 49 стрелок. Потом я читала, что на крупнейшей станции Южной железной дороги стрелочная улица имела 31 стрелку. А тут 49! Побросай-ка эти стрелки – у каждой противовес чугунный весит больше пуда. И надо ж – стрелку к стрелке, чтобы маршрут был правильный. Этот узбек издали все видел. Бывало, что и ошибешься – не на тот путь перевернешь, а это приведет к крушению. Он тут же заметит, скажет:

– Ну-ка беги, тридцать четвертую быстро сделай правильно!

– Двенадцатую ты как поставила? Неприлегание к главному рельсу!

Если стрелка не совсем прилегла, так надо еще и придавить, чтобы абсолютное прилегание было, иначе при движении поезда она отойдет под колесом. Чтобы все это усвоить, я все руки себе расписывала номерами стрелок, какая к какой должна выставляться. А жара стояла такая, что чернила с потом расплывались – ничего не разберешь. Так у меня и ляжки исписаны были номерами стрелок. Старший все это видел и оценил. И когда начальник станции как-то спросил у него: «Ну, как там девки? Справляются?» – похвалил:

– Уж больно Роза хорошая.

И месяца через четыре приходит к нам Серенко и говорит:

– С завтрашнего дня, Роза, выходишь к дежурному по станции оператором.

– А я сумею?

– Сумеешь, но дежурства два попрактикуешься.

Глава 10

На пути к профессии

Оператор ведет учет поездов: сколько поездов прошло, их номера, количество вагонов. Натурный лист, в который все записываешь, – большая книжка на ту и на другую сторону – на четное и нечетное направления.

Я сразу спросила у Серенко:

– А сколько хлеба там положено?

Он улыбнулся:

– Ты остаешься младшим стрелочником по штату, и твои восемьсот граммов с тобой будут.

Я тогда посчитала это несправедливым. Со мной работала молодая женщина, которая значилась оператором и получала 650 граммов, а я – 800. Мне стало стыдно. Пошла к заместителю начальника станции:

– Вы знаете, товарищ Ратовский, конечно, мне жалко, но ничего не сделаешь. Оля получает шестьсот пятьдесят граммов хлеба, а я восемьсот.

– Так чего тебе, мало что ли?

– Нет, наоборот.

Ратовский посмотрел на меня внимательно и отправил:

– Иди, работай!

Тогда я отцу рассказала про такое неравенство. Отец меня поддержал, а Берта стала кричать:

– Что ты лезешь в эти дела? Дали – бери!

Но отец не согласился с ней и посоветовал:

– Нет, Роза! Ты сказала Ратовскому, а теперь еще скажи Серенко. Чтоб тебя никто не упрекнул.

Это потом я узнала, что такое «подснежники». В парткомах у нас кто сидел? Слесари да токари. И получали за слесаря и токаря, которые работали в грязи и чаду.

Дежурным по станции был Михеич – мужик грамотный, умница невозможный, но пьянь. Когда я с ним работала оператором, он придет утром, разбросает станцию: это туда, это сюда. Мне даст заданий сорок и уходит. Вышел и пропал. Поезд прибывает, запрашивает путь. Но я не имею права принять поезд. Я же оператор, а не дежурный по станции. Тогда включаю посты – первый, второй, пятый – всех, кто участвует в приеме поезда:

– Девочки, тут вот Наманган запрашивает. Какой у нас путь свободный?

– А что, Михеича нет?

– Да он сейчас придет, – говорю.

– Все понятно. Роза, не беспокойся, у нас четвертый путь свободный. Будем гонять только по четвертому пути с Намангана. Все сделаем!

– Пожалуйста, девочки! Только никому не говорите, ладно?

Михеич утром часов в пять приходит, посмотрит по моему журналу, сколько поездов отправила, сколько приняла:

– Корова, ты чего это сюда приняла этот поезд? Ты его должна была туда принять. А почему?

Я соображала быстро:

– Сюда надо было принять потому, чтобы потом уже не переставлять его. А тут пришлось вторую маневру делать.