Николай Ашукин - Брюсов

В это время я впервые заинтересовался философией. Начал я с неизбежного для русских Льюиса автора «Истории философии в жизнеописаниях», но тотчас перешел к Куно Фишеру «Истории новой философии» и далее к подлиннику Спинозы. Спиноза некоторое время полностью владел моей душой. Я воображал его «Этику» откровением, ответом на все вопросы. Я переплел его русское издание вместе с белыми листами бумаги — и сам, исходя из его теорем и положений, выводил modo geometrico новые положения, дававшие ответы на все жизненные вопросы и практические задачи (Из моей жизни. С. 72).

«…В самом деле, что за VIII и VII классы у нас! Это просто прелесть: вообразите, само собою, мало-помалу развив в себе интересы высшего порядка, они собираются и читают серьезные рефераты преимущественно философского направления. Есть даже крайности (например, Брюсов читает Спинозу!). Кн. Голицын, например, учась очень усердно, сумел найти время и горячее желание изучать Данта и на их собраниях прочел реферат (листов в 50!) о «Божественной комедии» (Письмо Поливанова Л. И, из его архива).

1893. Март, 1.

В гимназии близится время экзаменов, а мне так опротивели занятия, что я едва могу браться за учебную книгу. Жду №№ «Иностранной Литературы» и «Живописного Обозрения». Перевожу Малларме и собираюсь снести перевод в редакцию…

1893. Март, 4.

Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало! Надо выбрать иное… Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее: это декадентство. Да! Что говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдет достойного вождя. А этим вождем буду я!

1893. Март, 22.

Что, если бы я вздумал на гомеровском языке писать трактат по спектральному анализу? У меня не хватило бы слов и выражений. То же, если я вздумаю на языке Пушкина выразить ощущения fin de siecle <конца века>! Нет, нужен символизм! (Дневники. С. 12, 13).

После разрыва с Викторовыми юный Брюсов познакомился с семьей Кориных (фамилия вымышлена) [43]. Вскоре начался его роман с Ниной Кариной.

И моя детская мечта — соблазнить девушку — воскресла с удесятеренной силой. Я не отступал тут ни перед чем. Я желал свидеться не на улице, а в комнате, в гостинице… Нина согласилась… Себя я уверял, что все естественно, что я люблю Нину. В это время я читал Бодлера и Верлена. Я воображал, что презираю юность, естественность, что румяна красивее для меня, чем румянец молодости, что мне смешна наивная любовь, что я хочу всех изысканных ухищрений искусственности. <…>

Но что видела во мне Нина? Этот вопрос я не успел разъяснить до сих пор. Может быть (о, гордая надежда!), она прозревала в моей душе то лучшее, чего я сам не сознавал в ней. Однажды она сказала мне: «Знаешь ли, ты гораздо лучше, чем это думаешь сам». Ей, может быть, наскучили обычные лица всяких кавалеров, виденных ею на своем веку, и ей понравился дикий и смешной мальчик, кричавший на перекрестках, что она гений (Из моей жизни. С. 84, 85).

1893. Май, 7.

Леля больна. Простудилась, может быть, на последнем свидании (Дневники. ОР РГБ).

1893. Май, 20.

Умерла! Умерла! Умерла!..

Умерла – черной оспой (Дневники. С. 13).

1893. Май, 25.

О прошедшем не хочется думать, потому что там везде она, о будущем слишком тяжело, потому что оно имело значение только с нею, а подумать о настоящем просто страшно.

1893. Май, 28.

Она унесла с собою все. Она была одна, которая знала меня, которая знала мои тайны. А каково перед всеми играть только роль! Всегда быть одному. Я ведь один…

Мне больше некого любить.

Мне больше некому молиться…

А потом… Страшно подумать! Умирая, она была убеждена, что простудилась, приезжая ко мне на свидание… Умирая, она была убеждена, что умирает за меня! (Дневники. ОР РГБ).

От учителя гимназии Поливанова Леонида Петровича Бельского я знал о трагическом событии, пережитом Брюсовым в 8-м классе гимназии. У него была невеста, и она умерла от какой-то страшной болезни, кажется черной оспы. Брюсов был так расстроен, что Вельскому с трудом удалось уговорить его держать выпускные экзамены (Соловьев С . С. 1).

Валерий Брюсов, ученик гимназии Поливанова, литературный революционер всего класса, вечный оппонент своего директора. Не курьез ли — в гимназии литературного ортодокса, в гимназии «знаменитого Льва Поливанова» – вдруг вырастает Валерий Брюсов. «Декадент!» «Символист!» «Безумец!»

Но и там, в гимназии, он все-таки на лучшем счету. Если не первый, то из первых. Брюсов везде должен быть первым! Его упорная настойчивость, его воля, его неуклонность, его трудолюбие, его сдержанность, его внутренняя страстность, эта рассудочность, и особенно, его расчетливость, его уменье все взвесить и вымерить, этот драгоценный талант, подаренный ему вместе с молоком матери, с кровью отцов, эти навыки предков-купцов, – о, какую огромную и верную, какую незаменимую услугу окажут они этому холодному безумцу, этому размеренному новатору, этому дисциплинированному мэтру! (Пильский П. С. 24).

В августе 1893 года Брюсов написал первую русскую статью о П. Верлене (не опубликована).

Первым по математике я оставался до самого конца гимназии и окончательно решил идти на математический факультет. К экзамену по математике я не готовился вовсе. На экзамене по геометрии досталась мне Птоломеева теорема, и я на ней сбился. Конечно, потом поправился, доказал, что нужно было, но г.г. экзаменаторы поставили мне 4. Товарищи поздравляли меня с хорошим баллом, но для меня их поздравления были как насмешка.

Этот случай так врезался в мою душу, что я сразу переменил свое решение, — пошел на филологический факультет и лет пять не брал в руки ни одного математического сочинения (Из моей жизни. С. 68).

Я кончил гимназию в 1893 году и, после некоторого колебания, поступил все же на филологический факультет классическое отделение (Автобиография. С. 107).

В 1895 г. <Брюсов> перешел на историческое отделение. <…> На странице одной из черновых статей «О символизме» сохранилась любопытная диаграмма — четырьмя графами изобразил Брюсов четыре периода своей жизни: «до гимназии», «у Креймана», «у Поливанова», «университет»; в центре по трем графам, кроме «до гимназии», всевозможными кривыми обрисована большая площадь, по ней написано – «поэзия»; в графе «до гимназии» «поэзия» занимает сравнительно очень маленькую площадь; слева от большой «поэзии» — облакообразные фигуры «любовь», «любовь»; на одном из облаков — «Леля»; в графе «до гимназии» и «у Креймана» — площадь, ограниченная кривыми, подобие двух эвалют эллипса – «рисование». Полагаю,– пишет И. М. Брюсова, – что если бы пришлось составить диаграмму на всю последующую жизнь поэта, то «поэзия» и «любовь» заняли бы немалую площадь в ней (Материалы к биографии. С. 124).