Серафима Чеботарь - Восхитительные женщины. Неподвластные времени

Через несколько дней Елизавета описала произошедшее в письме к матери: «Теперь все спокойно, ночь же с третьего дня на вчера была ужасна. Случилось то, чего можно было давно ожидать: произведен переворот, руководимый гвардией, т. е. вернее офицерами гвардии. В полночь они проникли к Государю в Михайловский дворец, а когда толпа вышла из его покоев, его уже не было в живых. Уверяют, будто от испуга с ним сделался удар; но есть признаки преступления, от которого все мало-мальски чувствительные души содрогаются; в моей душе же это никогда не изгладится.

Вероятно, Россия вздохнет после 4-летнего гнета и если бы Император кончил жизнь естественной смертью, я, может быть, не испытывала бы того, что испытываю сейчас, ибо мысль о преступлении ужасна. Вы можете себе представить состояние императрицы: несмотря на то, что она не всегда с ним была счастлива, привязанность ее к Государю была чрезвычайная. Великий князь Александр Павлович, ныне Государь, был совершенно подавлен смертью своего отца, то есть обстоятельствами его смерти: чувствительная душа его будет этим навсегда растерзана. Я была у себя в комнате и слышала одни крики ура. Вскоре после того, входит ко мне великий князь и объявляет о смерти своего отца. Боже! Вы не можете себе представить нашего отчаяния.

Я. Орт. Портрет Елизаветы Алексеевны, 1800–1801 гг.

Никогда я не думала, что это будет мне стоить столь ужасных минут. Великий князь едет в Зимний дворец в надежде увлечь за собой народ; он не знал, что делал, думал найти в этом облегчение. Я поднимаюсь к императрице; она еще спала, однако воспитательница ее дочерей пошла подготовить ее к ужасному известию. Императрица сошла ко мне с помутившимся разумом, и мы провели с нею всю ночь следующим образом: она – перед закрытой дверью, ведущей на потайную лестницу, разглагольствуя с солдатами, не пропускавшими ее к телу Государя, осыпая ругательствами офицеров, нас, прибежавшего доктора, словом всех, кто к ней подходил (она была как в бреду, и это понятно). Мы с Анной (великой княгиней Анной Федоровной. – Авт.) умоляли офицеров пропустить ее по крайней мере к детям, на что они возражали нам то будто бы полученными приказами (Бог знает от кого: в такие минуты все дают приказания), то иными доводами. Одним словом, беспорядок царил как во сне. Я спрашивала советов, разговаривала с людьми, с которыми никогда не говорила и, может быть, никогда в жизни не буду говорить, умоляла императрицу успокоиться, принимала сотни решений. Никогда не забуду этой ночи!

Вчерашний день был спокойнее, хотя тоже ужасный. Мы переехали, наконец, сюда, в Зимний дворец, после того как императрица увидела тело Государя, ибо до этого ее не могли убедить покинуть Михайловский дворец. Я провела ночь в слезах то вместе с прекрасным Александром, то с императрицей. Его может поддержать только мысль о возвращении благосостояния отечеству; ничто другое не в силах дать ему твердости. А твердость ему нужна, ибо, великий Боже, в каком состоянии получил он империю!»

Пятнадцатого сентября 1801 года состоялась коронация Александра Первого и Елизаветы Алексеевны. Взойдя на престол, Александр первым делом стал избавляться от наследства своего отца: многие его указы были отменены, из ссылок были возвращены все, кто оказался там по самодурству предыдущего императора. Вернулся и Адам Чарторыйский, чьи чувства к Елизавете не остыли. Однако теперь она, закаленная пережитыми испытаниями, держалась твердо и на его пылкие признания не отвечала.

В первые годы правления Александра Елизавета все время была рядом с мужем, поддерживая его дух, советуя и помогая в делах. Между ними были очень теплые, доверительные отношения. Елизавета постоянно участвовала в заседаниях «тайного комитета», прозванного Комитетом общественного спасения, который решал будущее России. С Александром их объединяли не только общие интересы и принципы, но и нелюбовь к пышности, этикету и официальным почестям. Как писал великий князь Николай Михайлович, «как и Александр, Елизавета ненавидела всякий этикет и церемонию; она любила жить просто и тогда получала полное удовлетворение», а фрейлина императрицы княгиня Софья Мадатова вспоминала, что «вкусы императрицы были до крайности просты, она никогда не требовала даже самых пустячных вещей для убранства своих комнат, даже не приказывала никогда приносить цветы и растения. Однако надобно заметить, что это делалось ею отнюдь не из равнодушия к этим предметам, а единственно из желания никого не беспокоить. Она никогда не обнаруживала неудовольствия, если что выходило не по ней, напротив, настроение духа всегда было ровное. Приятный звук ее голоса мог очаровать самого равнодушного человека, а ее симпатичный взгляд располагал в ее пользу самых холодных людей. Любимейшими ее удовольствиями были морские купания и верховая езда». Такой скромностью Елизавета, к слову, разительно отличалась от Марии Федоровны, потребовавшей от сына сохранения за нею всех привилегий действующей императрицы, включая полный штат фрейлин, царские драгоценности и первое – рядом с императором – место на всех церемониях, что было просто бестактным, если не смешным. На все возражения сына она начинала намекать на его роль в смерти Павла – и Александр сдавался. Так Елизавета все дальше уходила с первого плана истории в тень своих покоев… А когда в конце 1801 года в результате несчастного случая скончался ее отец, из-за траура Елизавета совсем перестала появляться в свете. Она общалась лишь с несколькими ближайшими подругами (к числу которых принадлежали, кроме великой княгини Анны, графиня Варвара Николаевна Головина, графиня Софья Владимировна Строганова и княжна Наталья Федоровна Шаховская, в замужестве княгиня Голицына), а свободное время проводила в чтении или прогулках.

Став императором, Александр быстро обрел лоск и уверенность в себе, а вместе с этим – славу покорителя женских сердец. Статный красавец, невероятно обаятельный, с ласковыми манерами, император мог покорить любую, и ему это невероятно льстило. Первый из его громких романов случился вскоре после воцарения, когда Александр был в Пруссии. Королева Луиза была очень красива и умна; чтобы добиться желаемого союза, Александр очаровал Луизу, но и сам влюбился в нее так, что хранил память о ней до самой смерти. Потом были графиня Мария Голицына и актриса мадемуазель Жорж, которая незадолго до этого была любовницей самого Наполеона, но всех их затмила самая, пожалуй, долгая и глубокая привязанность императора – Мария Антоновна Нарышкина, в девичестве польская княжна Святополк-Четвертинекая. Эта редкостная красавица, «северная Аспазия», как ее называл в своих стихах Державин, прославилась своими любовными похождениями. Александр был у нее далеко не первый и не единственный, но никакие измены Нарышкиной не могли поколебать любви Александра. Когда же Мария Антоновна забеременела, счастью его не было предела. Сама Нарышкина не упустила случая уколоть императрицу: «Она имела глупость сообщить мне первой о своей беременности, – писала Елизавета матери, – столь ранней, что я при всем желании ничего бы не заметила. Полагаю, что для такого поступка надо обладать бесстыдством, которого я и вообразить не могла. Это произошло на балу, тогда еще ее положение не было общеизвестным фактом, как ныне, я говорила с ней, как со всеми прочими, спросила о ее здоровье, она пожаловалась на недомогание: «По-моему, я беременна». Как вы находите, Мама, каким неслыханным бесстыдством надо обладать?! Она прекрасно знала, что мне небезызвестно, от кого она могла быть беременна. Не знаю, к чему это приведет и чем кончится, но знаю только, что я не стану убиваться из-за особы, которая того не стоит, ведь ежели я до сих пор не возненавидела людей и не превратилась в ипохондрика, то это просто везение».