Иван Кожедуб - Верность Отчизне. Ищущий боя

Пристрастился я и к научно-популярной и технической литературе, к чтению газет.

Вечерами после уроков я приводил в порядок библиотеку. Заводские ребята охотно помогали, допоздна засиживались за книгой. А мне нередко приходилось ночевать в канцелярии; спал на столе, подложив под голову пачку книг.

Испытательный срок прошел. Меня зачислили приказом на должность библиотекаря. Весело я шел домой с гостинцами, купленными на первые заработанные деньги.

Два года я проучился в школе. Мне исполнилось шестнадцать лет, и я получил паспорт. Надо было решать — куда поступить учиться, кем быть? Все было интересно: и техника, и медицина, и рисование, и педагогика. Хотелось все знать. Но уезжать далеко от дома я не мог. Решил учиться в Шостке. И подал заявление в техникум и в педрабфак. Сдал экзамены. Чему же отдать предпочтение?

— Иди в техникум, — посоветовал отец. — Закончишь — станешь работать на производстве: сам ведь этого хотел. А пока учишься, приработок найдешь.

— Пожалуй, тату, так и сделаю. И ребята советовали. Решено: буду учиться в техникуме!

Я попал на химико-технологическое отделение. Заниматься приходилось много, а на дорогу домой я тратил немало времени. И я решил переселиться в общежитие. Отец согласился на это сразу, а мать молча заплакала.

— Полно, мамо! Ведь я буду на выходной день домой приходить, — говорил я, хотя и сам чуть не плакал.

Наконец мать, вздыхая, согласилась, что так будет лучше, и стала собирать мои скромные пожитки.

УТРАТА

Рано утром я уходил с котомкой из дому. Мать смотрела мне вслед, пригорюнившись. Я оборачивался, махал рукой, пока не завернул за угол.

Перед выходным сразу после занятий пошел домой. Соскучился по матери и беспокоился о ней: последнее время она все чаще хворала. Казалось, никогда не дойду до села.

У дверей меня ждал отец.

— Плохо матери, Ваня. Надо уговорить ее поехать в больницу.

Я бросился в хату.

Мать стонала. Я сел рядом и долго уговаривал ее поехать в больницу, но она и слышать не хотела.

— Краше умру, а з дому никуды не уйду.

На следующий день под вечер мать сказала:

— Сынок, иди дотемна. Мне легче стало. Батько присмотрит, не тревожь себя.

Я хотел остаться, но мать разволновалась, настаивая на своем. Знала, как я не люблю пропускать занятия. И я ушел из дому с тяжелым сердцем.

До ночи сидел я за книгами, но сосредоточиться было трудно — все упрекал себя, что не заставил мать поехать в больницу.

Кто-то разбудил меня на рассвете. Это был брат Яша. Я вскочил, взглянул ему в лицо, залитое слезами, и сразу все понял.

— Мамо?

Яша молча кивнул головой.

Не помню, как я дошел до дому. В хате было полно народу. Плач, причитания. Отец стоял, закрыв лицо руками. Плечи у него вздрагивали. Не помня себя я убежал на погреб, бросился ничком на землю и долго пролежал там в оцепенении, без слез.

Сразу после похорон вернулся в Шостку.

Долго не ходил я в деревню: дом опустел для меня.

Вскоре отец тоже перебрался в Шостку — в общежитие при заводе. Я часто навещал его. Иногда он по вечерам заходил ко мне, усаживался у стола, брал книгу. Нравились ему чистота и порядок у нас в общежитии. А я любил, когда он сидит тут, рядом, — легче становилось на душе… Иногда, взглянув на меня, он спрашивал, что я сейчас учу. И тут же спешил добавить:

— Ну-ну, занимайся, сынок. Потом расскажешь.

Я провожал отца до завода и по дороге рассказывал о всех своих делах.

НАШ КОМСОРГ ВОЛОДЯ МАЦУЙ

Однажды преподаватель черчения Козлов, рассматривая мой чертеж, сказал:

— Вам бы перейти на механическое отделение: там бы познакомились с более сложными деталями машин.

Его слова запали мне в голову, и я попросил о переводе заведующего учебной частью — он часто беседовал с нами и хорошо знал каждого учащегося. Он обещал мою просьбу выполнить. И выполнил.

Мне казалось, что на механическом отделении я овладею более «мужественной» профессией. Здесь больше часов отводилось черчению, сопротивлению материалов, изучению деталей машин, технике. Все это отвечало моим стремлениям.

Я с интересом изучал машины и любил черчение. Оно требовало усидчивости, прилежания, но это меня не отпугивало. Напротив, я с удовольствием вычерчивал сложные детали машин в разрезе. Черчение углубило мой интерес к технике: вычерчивая деталь, я невольно раздумывал о том, сколько вложено в эту машину человеческого труда и изобретательности.

У меня появилась дополнительная нагрузка: мне часто поручали выполнение наглядных пособий — чертежи машин и деталей, которые изучались на нашем курсе.

Времени для спорта оставалось мало, но я все же ежедневно тренировался на турнике да и гирю не забывал. Мы усиленно готовились к сдаче норм ГТО. Относились к этому серьезно, так же как и к занятиям ПВХО. Сдав нормы, значки берегли, носили их с гордостью.

В комнате жило еще семеро студентов — славные, дружные ребята, отличники учебы, комсомольцы. Вечерами мы все занимались за большим столом. Особенно мне нравился староста нашей комнаты — Тихон. Я ему во многом подражал. Он был удивительно трудолюбив, мог заниматься при любом шуме. Упрется, бывало, локтями о стол, зажмет уши ладонями и читает. Иногда ребята уходили в кино, и я оставался один.

Мне еще не доводилось разговаривать с секретарем комсомольской организации техникума Мацуем. Знал я его только в лицо, зато слышал о нем много хорошего. Ребята уважали его, говорили, что с ним можно всем поделиться, все ему рассказать.

И вот однажды, когда я сидел один в комнате за учебниками, в дверь постучали, и вошел Мацуй.

Пожав мне руку, он сказал:

— Знаю, тебе сейчас не до разговоров. Но мне надо кое о чем с тобой потолковать. Говорят, ты рисовать умеешь.

— Я не учился.

— Знаю. Но слышал, что ты еще в школе оформлял стенгазету. Верно?

Комсорг говорил со мной по-товарищески, а я молчал, в замешательстве глядя в пол. Для чего он меня спрашивает? Мацуй пояснил, словно отвечая на мою мысль:

— Нам для студенческой стенной газеты нужен художник.

— Да какой я художник!

— А не ты ли это рисовал? — Он показал на рисунки, висевшие над кроватями, небольшие пейзажи, которые я перерисовывал с открыток.

— Да, я… — отвечаю, переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя до крайности стесненно.

А он, осмотрев все, весело сказал:

— Дело пойдет, Ваня.

Несколько дней спустя у меня появилась новая обязанность: я стал оформителем нашей газеты «Пролетарское студенчество», меня выбрали членом редколлегии. И я сразу принялся за работу, вернее, мы с Мацуем, потому что он хоть и не умел рисовать, а все живо подмечал и помогал дельными советами.