Антонина Валлантен - Пабло Пикассо

Один из сюжетов, взятый из «мира развлечений», демонстрирует, насколько Пикассо чувствовал себя независимым от тех, чьи работы оказывали на него влияние. Это «Карлица» (Барселона, Музей современного искусства), написанная в 1901 году. На детском туловище — большая голова взрослой женщины с накрашенным лицом; это лицо калеки, напоминающее отражение в кривом зеркале. Ее внешность самым ужасным образом контрастирует с красным платьем танцовщицы, подол которого усеян мелкими цветочками. В парижском сюжете чувствуется испанское влияние, «Карлица» напоминает скорее шутов Веласкеса, чем завсегдатаев «Мулен Руж». В творчестве Пикассо этого периода появляются и первые чудовища: «Женщина в синих чулках», больное создание с кривыми ногами, с зеленоватым лицом под жидкими прядями морковного цвета.

Каргины Пикассо этого периода отличаются от работ Тулуз-Лотрека еще и техникой. Масляные полотна выписаны мелкими прерывистыми мазками чистых цветов, задние планы состоят как бы из разноцветных квадратных конфетти. Техника эта гораздо ближе к пуантилизму, чем к обычным крупным планам Тулуз-Лотрека. Тона в его картинах неистовые, и он нарочно сочетает их довольно резким образом. Желтый цвет софы в «Женщине в синих чулках» наталкивается на красный фон, зеленая шаль женщины на ее морковных волосах, краски эти просто «кричат». В «Накрашенной женщине» на синем фоне мелькают красные пятна; в «Карлице» красный и фиолетовый тона сконцентрированы в нижней части картины, а вверху — пылающий желтый цвет.

Эта резкость красок — недавнее приобретение Пикассо. Когда осенью повидаться с другом приезжает Сабартес, он сначала шокирован. Целая серия полотен была написана Пикассо всего за 5 месяцев. «Что ты об этом скажешь?» — спрашивает Пикассо. Сабартес отвечает, мягко улыбаясь: «Я привыкну».

Однажды Пикассо сказал, как бы продолжая прерванный разговор: «Меня спасает то, что с каждым днем у меня получаются все худшие вещи…». И засмеялся.

Множество раз появление неистовых красок в творчестве художника предшествовало изменению его восприятия, его видения окружающего; полному перевороту в содержании его работ. Как только он находит нужную ему тему, он концентрируется на ней, отказываясь от буйства красок. Он как бы уходит в глубин)’. Пикассо как раз находился накануне такой перемены. Его техника — наталкивающиеся друг на друга краски, бешеные мазки, рельефно накладываемые краски, противоречащие изображаемым формам, — все это — результат мощных импульсов, которые он получает. Когда позднее его спросили, чье влияние он ощущал более всего по приезде в Париж, он, не колеблясь, ответил: «Ван Гога».

Несмотря на лестные отзывы Фагюса, выставка Пикассо не принесла ему особенного успеха, ни морального, ни материального. Он продолжает жить среди своих соотечественников, как многие иностранцы, которые годами, а может быть, и всегда, существуют изолированно от всего остального мира, как за звуконепроницаемой перегородкой. Он едва начинает говорить по-французски; однако именно тогда происходят очень важные для него встречи. Гюстав Кокио, влиятельный критик, заинтересовался выставкой, и Пикассо пишет его портрет (коллекция Бюрля, Цюрих). Краски по-прежнему «сталкиваются» друг с другом, мазки рельефны, модель добродушна. На другом портрете Кокио изображен в зрительном зале театра, от искусственного освещения лицо его приобретает слегка зеленоватый оттенок, это подчеркивает красный цвет его губ и темный — усов. Вид у него несколько брюзгливый — эдакий разочарованный жуир (Музей современного искусства, Париж).

Однажды на выставку заходит молодой человек, им движет чисто профессиональный интерес: он немного занимается критикой и к тому же служит секретарем у одного адвоката-филантропа, который как раз занимается организацией в Малом Дворце выставки под названием «Детство в любом возрасте». Молодой человек восхищен. Его инстинкт, инстинкт человека проницательного, говорит ему, что молодой художник обладает исключительной силой, хотя и теряется еще иногда в заимствованиях. Поскольку Пикассо в тот момент на выставке не было, он нацарапал на своей визитке нескольких слов, выразив восхищение творчеством Пабло. Жест весьма банальный, но имел он неожиданные последствия. Пикассо не знает еще, что такое одномоментный энтузиазм, он понимает, что богатство его дарования может оттолкнута людей слишком осторожных, поэтому эти несколько слов приобретают для него особое значение.

На первый взгляд, ничто не предвещает встречу Пикассо с Максом Жакобом, напротив, все обстоятельства вроде бы говорят о том, что их ничто не может объединить. Молодой Пабло приехал из страны, где весьма распространен инстинктивный антисемитизм, поэтому Макс Жакоб был, несомненно, первым евреем, встретившимся на его пути. В сравнении с этим основным моментом, который должен был бы отдалить их друг от друга, тот факт, что Пикассо пока еще толком не научился говорить по-французски, а Макс Жакоб не знал ни слова по-испански, был самой незначительной помехой их дружбе. Пикассо вышел из нормальной буржуазной семьи, у него было определившееся призвание, признанное его родственниками, он был настоящим сыном страны, в которой вырос, и твердо стоял на ногах. Макс Жакоб тоже очень привязан был к Нижней Бретани и к ее серому небу, но когда он возвращался в своей родной город Кимпер, его близкие, по его словам, просто терпели его присутствие, а люди, с которыми он там встречался, казались ему карикатурной массовкой из спектакля, где ему самому не было места.

В Париже он существовал на периферии своей семьи, его приглашали на семейные обеды, но он считался бедным родственником. Приглашения эти он, впрочем, принимал весьма небрежно, что обижало приглашавших. Призвание свое он носил в себе, как и множество тайных ран, тщательно скрываемых от окружающих. Молодой Пабло, вопреки своему пылкому мужскому темпераменту и бьющей через край тяге к творчеству, сохранял врожденное душевное равновесие, свой неутомимый сексуальный аппетит он утолял с тем же самым пылом, с которым предавался творчеству. Макс Жакоб, познав несчастную страсть, прибавил к угнетавшим его заботам еще и неотступные мысли о любви, мысли эти были настойчивыми и волнующими. Свои сексуальные потребности он утолял тайно, пользуясь случайными встречами. Пикассо был полностью уверен в себе, и это обстоятельство позволяло ему без опаски заглядывать в пропасть, при этом двигало им только любопытство. Макс Жакоб был, по его собственным словам, «натурой рыхлой и приспосабливающейся». Он был старше Пикассо на шесть лет, но оставался гораздо более уязвимым из-за постоянного чувства тревоги и возбуждения, в котором он жил; он и боялся любви, и жаждал ее; он был горд, но его легко было унизить; он способен был без всякого перехода из робкого сделаться надменным; искал забвения в наркотиках и уверенности в мистицизме.